Фрау «Казанцефф» в этом смысле вызывала его самые искренние и недоумение, и уважение. Ни наигранного спокойствия, ни, тем более, страха не читалось в её лице. И всё-таки… Опытный наблюдатель, Габе вдруг сам почувствовал себя объектом наблюдения. Казалось, тогда, в комендатуре, он едва ли был замечен этой странной нечитаемой женщиной — лёгкий кивок, взгляд искоса, но не в лицо, а под ноги. И всё же…
«Ей есть что скрывать, — сделал вывод Дитрих, ни на чём особенно не основываясь. — И не только от нас, немцев, врагов…» Иначе как объяснить привычную, почти театральную лёгкость перевоплощения керосиновой «бабы Маши» в аристократку?
— Что скажете, Дитрих? Вы же у нас, говорят, провидец? — спросил комендант Лидваль, когда двери за «фрау Казанцефф» закрылись.
— Драматическая женщина… — ответил он тогда, и сам не слишком понимая, что, собственно, имеет в виду.
Но майор, кажется, его понял:
— Да, надо бы за ней присмотреть. Русские оставили весь архив отдела регистрации населения, я скажу, чтобы там её поискали. Она, я так понял, приезжая, а в Советах и в мирное время была странная манера обязательной регистрации прибывших-убывших. Так называемая Die Anmeldung — прописка…
Несмотря на то, что в результате поисков выяснилось: Мария Казанцева — дочь репрессированного красного командира уровня дивизионного штаба, — ощущение Габе, что Казанцева по ту сторону баррикад, не только не пропало, но, напротив, ещё усилилось. Особенно, когда по доносу соседей он узнал, что в доме Казанцевой укрылась дочь большого чекистского начальника, к тому же ещё и еврейка.
«Подобное тянется к подобному? — хмыкнул он, вполуха слушая говорливую тётку, прятавшую за обильной пазухой талоны на масло и эрзац-кофе. — Впрочем, на Украине укрывательство евреев — дело довольно редкое, чаще сдают своих вчерашних уважаемых врачей и любимых учительниц. А тут дочь майора НКВД, сам Бог велел…»
— Что посоветуете? Брать? — закрыл папку отдела регистрации Лидваль.
— Как раз таки не советую, — покачал головой гауптштурмфюрер. — А вот глаз не спускать…
Оказалось кстати. Именно на пресловутую керосиновую лавку, где хозяйничали теперь Казанцева и её вновь обретённая не то «дочь», не то «племянница», указал представитель армейской контрразведки — де, адрес этот упомянут в донесениях секретного агента абвера в разведштабе Черноморского флота как явочная квартира.
Последнее подтверждение связи Казанцевой с русской разведкой он получил буквально минут пятнадцать назад, когда…
Всё та же ночь. На этой стороне…
Сержант Ася, морщась, высвободила наушники из каштановой копёнки волос и вполоборота глянула на лейтенанта Якова Осиповича несколько даже насмешливо:
— А позывной разведштаба флота вы знаете? Как проверять собираетесь, что я именно с ним связалась, а не, скажем, с абвером?
Не спеша подлив в чашку крутой заварки из фарфорового чайничка, Яков Осипович кивнул одному из своих «чёрных бушлатов».
— Позвольте, коллега… — задорно оскалившись, потянул к себе наушники улыбчивый малый, стриженный как новобранец. — Я, с вашего позволения, приму депешу…
— Подождать надо, когда вот эта пипочка загорится… — фыркнула Ася, уступая кожаные наушники, — зелёненькая.
— Мадемуазель… — снисходительно протянул матрос. — Видели бы вы, сколько пипочек и каких разноцветных было у меня в радиорубке, чисто новогодняя ёлка. Я слушал, что она долбит… — это уже матрос обернулся к Войткевичу. — Их позывной не разобрал, незнакомый, а Намгаладзе — прочитал отчётливо.
— Ну, тогда пусть и принимает… — проворчал «строевой» лейтенант, отхлёбывая подстывший чай. — Чтобы одной рукой, одним почерком.
— Как прикажете… — с улыбкой вернул наушники матрос.
— Не боитесь выходить на связь в городе? — выпустив наконец из рук Настю и усадив её с довоенной… — а то, пожалуй, что и с дореволюционной… — галантностью за стол, поинтересовался у Якова Осиповича Новик.
— В городе нет радиопеленгаторов… — рассеянно отозвалась вместо него «баба Маша», отчего-то тревожно выглядывая за низкие, до пола, шторы распахнутого во двор окна. — Была машина, ушла неделю назад в горы с карателями…
Мария отпустила край шторы, но брови её оставались нахмуренными, и шрам на левой щеке выразительно побагровел. Яков Осипович прищурился поверх чашки, вглядываясь в озабоченное лицо «бабы Маши». Не осталось незамеченным её беспокойство и Новиком:
— Что-то не так, Мария Васильевна? — спросил он.
— Собака… — словно пытаясь что-то сообразить, отстранённо пробормотала Мария Васильевна, ткнув большим пальцем за плечо. — Тут во дворе живёт ничейная собака. Так, кормят всем двором, хотя проку с неё… Она никогда не лает. Ни на чужих во дворе, ни даже на кошек. А сейчас почему-то разворчалась…
Все невольно замерли, вслушиваясь, но в напряжённой тишине только шуршал помехами, словно ворохом старых газет, радиопередатчик, а в распахнутое по-летнему окно скорее можно было расслышать далёкий шум моря, чем ворчание ничейного дворового пса. Тем не менее Войткевич, не оборачиваясь, кивнул через плечо и один из морпехов бесшумно исчез за цветастой занавесью в коридор.
Сам лейтенант, не выпуская горячей чашки из рук, подошёл к окну.
— Вы, конечно, оставили кого-нибудь на часах? — спросил он вполголоса Новика.
Тот кивнул.
— Но на улице…
— Ага… — задумчиво облизнул нижнюю губу Яков Осипович. — А наш уже второй час под навесом и собака к нему привыкла. Значит, во дворе и впрямь кто-то есть… — хладнокровно подвёл он итог, отхлёбывая из чашки. — И этот кто-то не хочет привлекать к своей персоне излишнего внимания…
Вместо комментария к этому его замечанию выразительно лязгнул затвор ППШ в руках пожилого «боцмана».
А на той стороне…
Открытый комендантский «хорьх», похожий на тупорылую железную калошу, с визгом вывернув передние колеса, затормозил в десяти шагах перед керосиновой лавкой, едва не протаранив взметнувшегося из-под бампера обершуца с раскинутыми руками и немым криком: «Stehen!», «стоять».
— Donnerwetter! — перевёл дух водитель.
— Куда вы смотрите, Гюнтер! — ткнул его в спину майор Лидваль, хоть, по правде сказать, и сам только что разглядел серые крысиные тени, под самым носом прошмыгнувшие через булыжную мостовую.
Зондеркоманда штурмбанфюрера Габе гуськом пересекла Кизиловую и рассыпалась — кто, вскинув над головой автоматы, присел под оконцем и дверью лавки, кто метнулся в обход, в проходные дворы соседних домов. Сам штурмбанфюрер, отделившись от арьергарда команды, подбежал к автомобилю, согбённый с японской учтивостью, но злой донельзя.
— Какого дьявола, Густав! — яростно зашипел Дитрих. — Вы бы ещё на танке приехали поглазеть на секретную операцию, с башни лучше видно!
