— Бетон…
В круглом пятне света оказался не серо-зелёный дикарь-диорит, пусть даже тёсаный, а ровный серый бетон с вкраплениями гравия и оттисками досок опалубки, отмечавшими слои заливки.
— М-да… — задумчиво подтвердил Яша и пнул ногой Толлера, тщетно и заведомо безнадёжно пытавшегося оттереть пенсне: — Was ist dass? Что за хрень?
Толлер чуть было не поехал дальше, но Войткевич фельдфебельски шикнул:
— Ohne Schritt! — на месте, мол, шагом марш.
Стефан затормозил и близоруко, будто обнюхивая, уткнулся носом в бетонный надолб. В итоге методичного обследования СС-штурман искренне пожал плечами:
— Ich weiß nicht… Не знаю…
Немногим больше пролил света осмотр пирамиды с прочих сторон. На грани, обращенной к морю, обнаружились вертикальные щели, посветив в которые, Яша увидел только железную сетку, слегка ржавую и частую как сито, так что ничего сквозь неё и не высмотришь. Но Яша, тем не менее, сунул в щель ладонь и, вытащив, рассмотрел её в свете фонарика.
— Пыли нет… — заключил он, как будто даже удовлетворенно.
Новик хотел было спросить, что, собственно, его так обрадовало, но тут с навязчивостью дежа вю в глаза ему попал тот самый знак. Небольшой оттиск в бетоне. Овальный медальон с ленточной петлёй, разведёнными концами вниз. Тот самый знак, который он впервые увидел в качестве типографского тиснения на кожаной папке, единственной их добыче в сейфе Бреннера, а после — различил на картине в том же кабинете, оставленный Войткевичем.
Новик вопросительно посмотрел на Якова.
— Надо будет трофейную папочку полистать, — всё, что ответил на требовательный взгляд старшего лейтенанта морпех-партизан.
На базе Александр полистал. Но быстро разочаровался…
«Крымская Готия раскинулась… к востоку Балаклавы, доходя до Сугдеи (Судака). Столица Готии — Дори, Дорас, и, наконец, Феодоро — располагалась на Бабадаге…»
«…Поиск следов и артефактов протоарийской неолитической цивилизации… Проходит по следам экспедиции научного эксперта специального отдела ОГПУ профессора Барченко 1925 года…»
«…И, в конечном итоге, обнаружить те способы, с помощью которых её шаманы и маги могли соединять свою психофизическую и биофизическую энергию с энергией гравитационных магнитуд и полей, добиваясь тем самым перемещения любых объектов…»
«Даже если это не полный бред, то бред высоконаучный и глубоко археологический, не имеющий никакого прикладного применения в мае 43-го… Разве что…» — Новик выдернул из-под скрепки глянцевую фотографию: «Автор проекта „Готенгау“ лично проверяет крымские посевы хлопка»…
И, надо полагать, рейхсминистр Гиммлер фантазирует, наигрывая на древнегерманской луре, эдаком архаичном струнном инструменте, объявленном знатоками из Туле европейским предшественником восточной лиры:
«Ариизация Крыма-Gotengau будет происходить постепенно в течение двадцати лет. Сначала предстоит депортировать всё без исключения местное население и перераспределить территории для поселения „Der ausgerüsteten Bauer“, „Вооруженных крестьян“. Дополнительно к полному вытеснению нордической расой низших гондванических — славян, тюрков и пр., — еле дует высадить дубовые и буковые леса, копирующие традиционные немецкие, а также высадить новые посевы пшеницы, привезённые из другой прародины арийцев — Тибета…»
«„Der ausgerüsteten Bauer“ — Фашистские колхозы? — хмыкнул Саша, криво усмехнувшись: — Ну, это уж точно бред…»
Приблизительно такую же мину скроил и Стефан-Стеша, окончательно прозванный бабьим именем после ночного похода на гору и призванный в независимые эксперты.
— Видели бы вы доклад тибетской экспедиции, герр оберлейтенант, — скептически пробормотал СС-штурман Стеша, близоруко щурясь в листы машинописи, исчёрканные кальки и карты.
— А там что? На Тибете?
— Долго пересказывать, но если малолетний далай-лама не издевался вовсю над Шеффером
[13]
, то явно был доселе незнаком с действием шнапса…
И вот теперь, уяснив уже окончательно, что всуе Войткевич не говорит ничего и никогда, даже если кажется, что несёт при этом полную блатную пургу, старший лейтенант внял его совету и подумал, полистал ещё раз…
— Ну, пришло чего в голову? — раздалось за его спиной.
Саша вздрогнул и обернулся.
Войткевич лязгнул в бидоне алюминиевой кружкой, плеснул себе в заспанное лицо и растёр пятерней. Гигиенической эту процедуру назвать можно было с большой натяжкой.
— Не пришло… — вынужден был признать Новик без особого энтузиазма. — Уже и Толлера спрашивал. То же говорит…
— Что — то же?
— Scheiße. Полная…
— Не того в консультанты звал, — заявил Войткевич с такой лёгкостью, будто знал.
— А ты как будто знаешь, кого надо? — раздражённо огрызнулся Саша.
— Конечно… — вытирая замызганной тряпицей бороду, пожал плечами Войткевич. — Антошку Каверзева.
— Корректировщика? — нахмурился Новик. — Так тут нет военных карт, только полевые, археологические, насколько я понимаю… — пролистнул он разношерстную подшивку карт и схем. — И общегеографические… долгота-широта…
— А ещё высота-глубина… — навис над столом Яков и, с шуршанием перевернув пальцем, наложил на коричнево-зелёную картинку Медведь-горы полупрозрачную кальку. — А если так?
Контуры, прочерченные на кальке чёрной тушью, налегли на очертания горы, на извивы высот и впадин…
— А если так, то это продолжение прибрежных глубин под горой, — соединив ногтем чёрные линии туши с типографскими, подтвердил старший сержант Каверзев. Артиллеристский наводчик и, соответственно, лучший картограф из имеющихся.
— Что это может быть? — риторически спросил Войткевич.
Тем не менее Новик ответил рассеянно, поскольку задумчиво:
— Гроты, подводные пещеры…
— А на хрена в необитаемых подводных пещерах вентиляция? — почти торжествующе спросил Яков.
Но полного торжества не вышло. Саша только кивнул, нисколько не озадаченный и не ошеломлённый его дедукцией:
— Ну да… Пыль. В щелях «памятника» не было пыли, её выдувало.
— Или вдувало, — слегка раздосадованный, проворчал Войткевич. — Это смотря в каком режиме…
— Что будем делать? — обстоятельно располагаясь на лавке, видимо, в предчувствии «совета в Филях», хлопнул себя по коленям Каверзев.
— Ты спать пойдёшь, тебе в три часа в караул, — покосился на него через плечо старший лейтенант. — А мы свяжемся с разведштабом, с Гурджавой, — закончил он, когда сержант вышел, буркнув себе под нос что-то неслышное, но вряд ли предусмотренное уставным обращением.
