— Хабиб, — перебил я его. — Фамилию „прихрамывающего офицера“ можешь назвать по прошествии времени? — Грех было не проявить любопытство.
— Отчего же нет: Козлов — он и рапорт чинил. А вот кому — не скажу: фамилии не знаю, и знать не хотел, но „на сильный верх“ — это точно. Интуитивно ощущалась уважительная персона на том конце провода, видно было со стороны.
Подошли к Дроздову его одногруппники (хорошо, правда! — Э. Б.), предложили пройти нам на второй этаж — посмотреть на главу государства: тот или не тот Богу душу отдал. Колесник и Дроздов — в авангарде, мы — я, Анвар Сатаров и Махамоджон Байхамбаев — в арьергарде. Подвели к телу. Несколько в стороне — человек десять гражданских сбились стайкой, видно было — в горе они. Запомнил двух женщин — пожилую и молодую с маленьким ребенком на руках и раненого подростка. Рядом с ними лежал труп мужчины, лицом вниз, в майке и трусах. Это был Хафизулла Амин. Подошли афганцы, которых мы таскали за собой, так сказать, „партийцы-патриоты“, будущие члены разного рода и покроя. Подтвердили: да — это Амин. Один из них пошел к женщинам и что-то там стал им плести. Думаю, непотребное, потому что одна в ответ так высказалась, что „активист“ быстренько ретировался, поджав хвост, и похромал, как побитая собака. Мы решили с Сатаровым, что телом Амина займется он. Мне подробно инструктировать замполита вообще-то некогда было — меня ожидал следующий, как неловко шутили друзья, „исторический акт“ и его подписание — акт о смерти Амина. Подписантами выступили: генерал Дроздов, те два афганца и я. А вот теперь, джан, давай выпьем и закусим — шашлык совсем остыл. Эй, Салих-джан, давай обнови — еще по пять палочек печенки, дорогой, и крови бычьей бутылочку. Якши…
— Хабиб, а почему не Колесник подписывал акт? — напоследок поинтересовался я.
— Да вопрос принципиально не стоял. Приняли где-то там, „в верхах“, решение, что подписывать будут три высокие стороны — участники операции по ликвидации президента Афганистана: представитель от КГБ, от отряда ГРУ и от „афганских официальных лиц“. Генерал-майор Дроздов был старшим над бойцами КГБ, я, майор Холбаев, — над „мусульманским батальоном“, а афганцы — это те, кто оказался в данный час событий под рукой у… Не скажу тебе: у кого под рукой, потому что не знаю, кто придумал „Акт о смерти диктатора“. А Колесник осуществлял общее руководство, и его функции не предусматривали „индивидуальной конкретики“ за вынос известного тела вперед ногами.
— Акт писали на месте? — Язвительная шпилька с моей стороны.
— А как же — на барной стойке, смахнув локтем кровищу жестокого тирана. — Ироничности в его ответе было больше, чем вина в стакане. — Акт этот нам из посольства привезли. Я не хочу сказать, что им занимались дипломаты; наверное, дело в пишущей машинке. И, наверное, у кагэбэшников печатная машинка поломалась. Так мне сказал, по крайней мере, Колесник: не о КГБ, а о посольстве. Что еще интересно: фамилии подписантов не проставляли в заготовке. Спросил у Колесника: почему отсутствуют фамилии, ведь мы, кто будет подписывать, осведомлены. Вижу, Василь Васильевич смутился изрядно, но справился с собой и произнес: „Скажешь тоже. А вдруг кого-то ранят или, не приведи Господь, убьют? Афганцы же будут в штурмующих машинах. Понимаешь?“ Что тут было не понять…»
Вот и я повторяюсь вслед Холбаеву: «Что тут было не понять…» Ничего не было случайным в убийстве Хафизуллы Амина. Он настолько был уже трупом со дня принятого решения членами Политбюро о его судьбе, что, зная единственно приемлемый исход и нисколько в том не сомневаясь, впрок запаслись «Актом о смерти». Тридцать лет отскакали из глубин истории, а об этом «Акте» — неизменно-устойчивый молчок. И вот что еще интересно: кто из присутствующих «подписантов» выступал в роли, скажем, того же прокурора или врача? Поясню. После приведения в исполнение смертного приговора, согласно законам и установлениям, действовавшим в СССР, наступал следующий порядок действий.
Итак, казнь состоялась. Врач фиксирует наступление биологической смерти. Прокурор, руководитель специальной группы (расстрельной команды), и врач подписывают заранее составленный акт. Этот акт является главным учетным и отчетным документом, на основании которого впоследствии делаются соответствующие справки для суда, вынесшего смертный приговор, и загса, для оформления свидетельства о смерти. Опять же, интересно, в нашем с Амином случае суд — это КГБ или Политбюро ЦК?
Акт о приведении в исполнение смертного приговора вместе с актом о захоронении, а также другими документами, относящимися к процедуре смертной казни, подшиваются к личному делу казненного и передаются на хранение в архив МВД. В нашем случае — в КГБ, это — вне всяких сомнений… Так в какой роли выступил их представитель, генерал Дроздов: прокурора или все же руководителя специальной группы — расстрельной команды?..
С майором Сатаровым я встретился после декабрьских «штурмовых событий» в Ашхабаде. Служил Анвар замполитом 163-го мотострелкового полка 61-й учебной дивизии. Мы его с редактором газеты майором Поваляевым Юрием Андреевичем атаковали вопросами. Юра брал интервью, я присутствовал, с нетерпением ожидая окончания этой извечной и скучнейшей канители. Юра Поваляев в журналистике был травленый волк, на интервью собаку съел, быстро свертел это дело и, закрывая с явным удовольствием блокнот, закончил на завлекательной ноте: дескать, не пора ли нам в Первый парк на бастурму — пастраму поглядеть? Да не мешало бы отведать пиво ашхабадское — вкусное, кстати.
А прок от него был немалый. Во время беседы Анвар постепенно в раж вошел и принялся вспоминать свое героическое прошлое. Сейчас представляю по памяти все, что касалось темы некрополя для Амина и людей Аминовых, который по приказу наскоро соорудили наши бойцы.
— Захоронение приказал мне организовать комбат майор Холбаев. Офицер из КГБ еще раз уточнил у кого-то, можно ли нам забрать труп. Когда ему подтвердили это, мы вынесли тело Амина на площадку перед дворцом. Если быть точным, то выносом тела Амина занимался лейтенант Абдуллаев со своими солдатами. Все это оказалось нелегким делом, и я скумекал разделить обязанности. Уж коль снести тело со второго этажа было делом проблематичным, то последующая работа: выкопать ямы в мерзлой земле, в высокогорье, наковырять камней, насобирать, доставить — виделась мне сверхсложным деянием. По-быстрому никак не управишься — а для нас это было важным и главным: чтобы под покровом ночи закончить все. Поэтому я принял решение: со своим отделением «предаю земле» Амина, замполит третьей роты, лейтенант Абдуллаев, хоронит его детей, а командир взвода старший лейтенант Намозов — остальных, кого обнаружат в комнатах дворца. У Намозова я взял БМП. (По приказу Холбаева Намозов выделил в распоряжение Сатарова БМП № 40, в котором командиром экипажа был сержант Атаев. — Э. Б.) На месте захоронения я должен был установить камень, как ориентир, чтобы можно было потом найти тело. Мы загрузили труп в левое десантное отделение и двинулись на север, в сторону расположения отряда. Там, недалеко от казарм, вырыли яму и положили в нее Амина. Засыпали мерзлым грунтом, сверху накидали камней помельче, а на вершине холмика установили большой камень — ориентир.
Солдаты, естественно, проявили немалый интерес: кого хороним? Я им ответил, что это «местный партийный авторитет». Возвращаясь к дворцу, в темноте немного заплутали. Помог начштаба Ашуров: я вышел с ним на связь, он и вывел нас на нужную дорогу. Доложил по команде и поехал делать перевязку — вы знаете, что я был ранен. Думал, легко обойдется, но не вышло — пришлось все же в госпитале отлеживаться. Впоследствии никто и никогда не уточнял у меня ни о месте погребения Амина, ни о том, как выглядит ориентир — камень тот.
