Потом капитан Разин бодрым голосом зачитал заключение о результатах проверки, отметив при этом, что в дивизии устный антисоветизм стал бытовым явлением, а контрразведка не обращает внимания на вражеские высказывания, не ведет профилактику среди тех лиц, кто с враждебным умыслом допускает выпады против мероприятий партии и правительства и клевещет на советский общественный строй!
– А что делает в это время Особый отдел? – вопрошал капитан, оторвавшись от текста и обращаясь прямо к Сазонову. – Оказывается, он только наблюдает и регистрирует антисоветчину! Разработок на такие явления отдел не заводит, политорганы не информируются...
Сазонов понимал, что по закону Разин прав, но слишком суров и жесток был этот закон! Ну а многих, кого проверяющий записал в антисоветчики, он за врагов не считал и знал, что все они, когда надо, безропотно отдадут свои жизни за нашу власть и правительство, а выразиться матерком о порядках в стране, колхозе, на предприятии, в адрес малого начальства – так это первое дело для них! Там, у себя дома, их еще сдерживал страх перед органами, а здесь, на фронте, где смерть была рядом, они считали, что никто не будет придираться, если вслух обмолвиться о власти не так, как говорят политработники, славословя заботу партии и правительства о трудящихся. Ну, что с ними поделаешь?! И как их переубедишь, если лозунги и обещания хорошей жизни остались словами, а действительность была другой! И он вспомнил арест политрука Волкова в ноябре сорок первого. Если разобраться по существу, он не замахивался на советскую власть, но позволил себе вслух поразмыслить о несоответствии нашей довоенной доктрины и критикнуть Верховного! Однако закон-то очень суров! Десять лет лагерей для Волкова – много!
Разин закончил свой критический обзор и спросил, есть ли к нему вопросы, но их не оказалось. Тогда Сазонов, как положено, заверил проверяющего, что оперативный состав учтет все критические замечания по данной линии работы и выполнит рекомендации по устранению недостатков... И еще много слов благодарности было сказано в адрес проверяющих за ценные указания, советы и помощь по конкретным делам! На этом совещание окончилось.
Все расходились, довольные тем, что совещание не затянулось и что они успеют к обеду. А у Сазонова был запланирован и согласован с Ковалевым вечер отдыха для проверяющих. Пусть не думают потомки, что на фронте только и делали, что стреляли и совершали героические подвиги. Такое представление о войне могли создать газеты того времени, где только и было: умение бить фрицев; героика от рядового до генерала, трезвость и высокая культура на фоне преданности Родине! Солдаты и офицеры, изображенные во фронтовых очерках, не расставались с томиками стихов Маяковского или с книгой «Как закалялась сталь» Н. Островского, знали только бои и сражения и пили... только чай! Отработанные, отфильтрованные по единому штампу ГлавПУ и Главлита, другой жизни о войне газеты показывать не могли!
Как советовал Сазонову его коллега Денисенко, для вечера отдыха нужна была баня. Об этом он договорился с командиром саперов майором Собинским. Их баня была шедевром инженерного искусства! Бревенчатая красавица с петушком на камышовой крыше, с крыльцом и навесом, с перилами из березовых жердей, в глубине ельника она смотрелась как сказочный теремок. В просторном, теплом предбаннике стояла длинная железная печь и широкие лавки со спинками. Парная – такую ищи, по всей дивизии не найдешь! Специально подобранные булыжники и несколько чугунных чушек были заложены в срезанную часть трофейного понтона, нагреваемого с улицы. Ковша воды хватало, чтобы паром охватывало всю парную, сработанную из осиновых плах. Откуда-то солдаты достали березовые веники, но в ходу были и можжевеловые. В бане стоял смолистый запах леса, свежего дерева и земляничного мыла.
Мылись в бане долго. Три-четыре захода в парную утомили гостей. Распаренные, уставшие, но довольные, они возвращались в блиндаж и, увидев на столе давно забытую на вкус цивильную снедь, дружно выразили свой восторг. Как было приятно после бани сесть за такой стол. Ординарец Сазонова с блеском оправдал свою довоенную должность – завхоз. Он предусмотрел все для застолья. Длинный стол из снарядных ящиков был накрыт белой бумагой, на полу и по углам лежал лапник, издавая приятный лесной дух. В офицерской столовой он раздобыл тарелки, вилки, стаканы, а четыре фонаря с чистыми стеклами уютно освещали весь отсек. Разведенный спирт стоял в холодном термосе. Сельские дары, полученные в обмен: капуста, огурцы, моченые яблоки, сало и американская консервированная колбаса, – были порезаны и разложены по тарелкам. Ведро вареной картошки, закрытое двумя одеялами, томилось, ожидая своей очереди. Сазонов скромно выслушал похвалу. Он был несказанно рад, что все удалось и Егоров не подвел – стол на славу; проверка заканчивается, не предвещая неприятностей. В дивизии все спокойно, а Бондарев отказался от товарищеского ужина – ему завтра в политотдел армии.
Первый тост, как это было давно принято у армейских офицеров, – за Верховного! А когда уже наполовину опустел термос и было сказано немало тостов: за любимую Красную Армию, офицерский корпус, за скорую Победу, за здоровье проверяющих и гостеприимных хозяев, – и еще не была потеряна радость первого опьянения, когда алкоголь волшебно отпустил еще молодые, но порядочно истрепанные войной нервы, погружая их в безмятежный покой и послебанную телесную легкость, настраивая на добрые дела и сердечные слова, тогда за столом появился знаменитый певец и гитарист – старшина Костя Шкипер со своим другом – виртуозом игры на домре, Мишей Казаковым. Сазонов одолжил их на вечер у командира батальона связи. Сам комдив иногда приглашал их к себе, слушал и подпевал, когда Костя начинал распевные, но грустные «Реве та стогне» и «Гляжу я на небо».
За столом уже установилась тишина, и старшина взял несколько аккордов, и вместе с домрой они повели дуэтом довоенные мелодии. Говорят, что запахи и звуки по-особому действуют на память. А здесь, на фронте, все, что было связано с мирной жизнью, ценилось особо! И, слушая эти простенькие мелодии, они отдыхали душой; их охватывала радость, что они живы, здоровы, сидят со спиртиком в теплом блиндаже, немцы не бомбят, не обстреливают... А до боли знакомая по танцплощадкам и фильмам музыка устроила им радостную встречу с прошлым. Четвертый год шла война, и они уже подзабыли лица родных и любимых, а песенные слова бередили память. И, очарованные мелодиями и словами, они радовались и грустили об уходящей молодости, фронтовых утратах в ходе этой долгой войны.
Уже опустел термос со спиртом и был выпит чай из двух чайников. Время шло к полуночи. Дважды на «бис» был исполнен репертуар только входившего в моду киноактера Марка Бернеса, и сурово задушевная «Темная ночь» всякий раз заставляла блеснуть слезой глаза почти каждого из них. Но, каждому – свое. И Бондарев, выйдя из соседней землянки, усмотрел еще одно прегрешение Сазонова – исполнение запрещенной ГлавПУ песни в расположении блиндажа, о чем он непременно доложит завтра Туманову.
Глава XX
НЕУДАВШИЙСЯ ДОНОС
Утром, наскоро позавтракав, Бондарев, возбужденный предстоящей встречей, сел в двуколку и погрузился в размышления. Сейчас он не сомневался, что его усилия не пропадут даром. А для чего же еще его тогда вызвал Туманов?! Наверное, из того телефонного доклада полковник понял, что он имеет дело не просто с клеветником, а с бывшим совответработником областного масштаба, прошедшим практику в политорганах корпуса Ставки Верховного Главнокомандующего и выдвинутым для укрепления Особого отдела. И если он этого не знает, то Алексей Михайлович напомнит ему об этом. Несмотря на то что дорога пошла через глухой ельник и двуколку бросало по корням из стороны в сторону, он, не обращая на это внимания, продолжал мысленно укреплять свои позиции перед грозным полковником и делать прикидки, как тот воспримет его и какой сделает вывод. О том, что по совокупности фактов поведения, не достойных руководителя и коммуниста, Сазонов будет снят с отдела, Бондарев уже не сомневался!
