– Сходи, Семен.
– А как с оружием быть?
– Верни. Глянут на свой огород и пусть убираются на позиции, вояки хреновы.
Я заполучил свой ППД, пистолет и вытер пот со лба, хотя день выдался совсем не жаркий. Было от чего нервничать. В осажденном городе поддерживался жесткий порядок, я вполне мог попасть под действие приказа «Ни шагу назад!».
Саня вел нас по улице, почти бежал, мы едва успевали за ним.
– Ну вот, я так и знал!
Знакомый дом обвалился, уцелели две стены, крыша съехала, словно кепка, уткнувшись в землю. Я оглянулся вокруг. Соседние дома частично выгорели, некоторые представляли из себя груды почерневшей глины, в развороченных плетнях виднелись проломы. Саня обошел дом вокруг и вдруг заметил в палисаднике два продолговатых бугорка.
– Сестренки, – ахнул он.
Тогда многие жители Сталинграда хоронили погибших детей и родственников прямо возле домов. Могилы со временем исчезали. Две последние, обложенные мелкими камнями, пережили начало двадцать первого века, затем их смахнуло строительство небольшой церкви. Ее можно видеть в овраге реки Царица, когда едешь с юга и приближаешься к центральному вокзалу.
Боец НКВД Семен глянул на обливающегося слезами парня. В его неповоротливом мозгу шевельнулось сочувствие, он напрягся и произнес:
– Ничего, злее будешь. – Затем обернулся ко мне: – Вы тут долго слюни не пускайте. Попрощайтесь и топайте к своим, вчера такую же парочку без разговоров шлепнули.
Семен посопел и направился вверх по оврагу. Я торопил Саню, которому не хватало слез. Он кинулся в соседние дворы, но никого не нашел. Всех выселили, а кто рискнул остаться, прятались. Тогда я силой увел обмякшего бойца и вернулся во взвод вовремя.
Немцы предприняли сильный артобстрел, а затем атаку сразу на большом участке. Они не пускали вперед солдат. На нас двигался танк, который остановился в двухстах метрах и стал обстреливать позиции. Снаряды оказались так себе, небольшого калибра, но выводила из себя методичность. Раскололо надвое тополь в нескольких шагах от моего окопа. Огромная ветка, шурша подсохшей листвой, шлепнулась, образовав целый шатер. Другой снаряд разнес пулеметный расчет. Исковерканный «дегтярев» подкинуло и отшвырнуло. Двух пулеметчиков засыпало землей. Один из них шевелился, мы стали выбрасывать скользкие от крови комки, но оба бойца к тому моменту умерли.
Противотанковых ружей во взводе не осталось. Послал бойца к Шмакову, он выделил одно ПТРД. Установив железяку, принялись бить вражеский танк в борт. Дуэль закончилась не в нашу пользу, танкисты расправились с расчетом не менее безжалостно, чем с пулеметчиками. Длинный ствол переломило, а бронебойщики погибли от осколков в голову. Оба, как положено, носили каски, но жестяная защита не спасла. Когда мы тащили их для перевязки, надеясь, что они не умерли и успеем оказать помощь, пробитые насквозь каски сочились кровью. Их сняли, но лучше бы не снимать. На изуродованные головы было невозможно смотреть без боли.
Бойцы приуныли от вражеской безнаказанности. Вчера рыли братскую могилу, сегодня новую копать придется. До каких пор? Настроение подняли знаменитые «Илы». Штурмовики, похожие на темных грачей, пронеслись на высоте трехсот метров. Я отчетливо разглядел небольшое колесо под хвостом. Самолеты выпускали реактивные снаряды у нас над головой, они взрывались где-то далеко, но танк поспешил уползти.
Сдвинуть батальон с места немцам не удавалось в течение двух суток. Неся большие потери, они отказались от лобовых атак, обстреливали овраг и время от времени предлагали сдаваться в плен. Они откуда-то узнали, что оборону держат десантники, и призывали нас не гробить зря свои и чужие жизни. Пропаганда изменилась, стала более гибкой, нас убеждали прекратить стрельбу и взывали исключительно к желанию выжить.
– Оглянитесь, до Волги меньше километра, вы находитесь в окружении, а любое окружение заканчивается гибелью.
Мы невольно оглядывались и убеждались, что чертовы фрицы правы. Но оборону держали по-прежнему крепко. Тогда они прекратили бесполезные атаки и обошли батальон с флангов. Стрельба переместилась с двух сторон глубже в город. Ночью по приказу комбата Рогожина уходили на новые позиции. Долго блуждали среди развалин, натыкаясь друг на друга, затем спустились в какой-то подвал. Бойцы легли спать, командиры взводов и отделений несли дежурство.
Когда утром над Волгой взошло солнце, я увидел, что до реки осталось рукой подать. Шмаков вытащил две последние измятые папиросы и вздохнул:
– Ну, теперь точно, идти дальше некуда, – и добавил с досадой: – Курить тоже нечего.
Дом, когда-то трехэтажный, стоял параллельно Волге. Крышу в нескольких местах сорвало вместе с верхним этажом. Северная торцовая стена давно раскололась от попадания бомбы и утащила вслед за собой часть перекрытий и квартир. На пути взрыва встала массивная бетонная лестница, она торчала с выбитыми перилами, но почти целая. За ней дом выгорел, кое-где зигзагами тянулись трещины, но красная кирпичная кладка держалась стойко. Это укрепление предстояло временно защищать нашей роте. Место для обороны, по общему мнению, являлось неудачным. Перед нами торчал еще один дом, занятый немцами. Он перекрывал обзор, мы понимали, его придется в ближайшее время отбивать.
Для удобства Павел Кузьмич Шмаков распределил два уцелевших подъезда между вторым и третьим взводами, а первый взвод располагался на северной стороне, среди обломков и в нескольких уцелевших квартирах. Вместе с Петром Грицевичем мы взобрались на верхний пролет лестницы и рассматривали под прикрытием стены панораму города.
Возле устья речки Царицы Волгу разрезал на две части остров Голодный, тянувшийся на много километров вниз по течению. Если в северной и центральной части ширина Волги составляла два километра, то, начиная от устья Царицы, река сужалась вдвое. Мы видели город на большом протяжении, разглядели даже фигурки вражеских солдат. Над осенней рекой тянул обычный ветерок, который в течение дня обязательно разыграется. Полоса облаков закрывала солнце, вода казалась серой. Осенью уровень реки самый низкий, повсюду выползали песчаные мели. На них капитаны сажали свои поврежденные суда, если не могли дотянуть до берега. Именно в эти минуты мы стали свидетелями жестокой сцены.
Большой рыбацкий баркас с мотором застрял на песчаной косе посреди реки. Возле него копошились несколько человек, что-то ремонтировали. Немецкие артиллеристы открыли огонь, снаряды падали то ближе, то дальше. Смоленый баркас моряки с трудом вытолкнули на глубину, после чего запустили мотор. Мы угадали, что он работает, по синим дымным выхлопам. Судно пыталось доставить на наш правый берег какой-то нужный груз, но не добралось. Уцелеть на песчаной косе шансов не оставалось, но и очень призрачной была надежда добраться до левого берега.
На смелые поступки людей нередко толкают обстоятельства, но не только они. Нерешительный моряк бросил бы груз вместе с судном и спасал бы себя. Пусть имел потом неприятности, обвинения в трусости, но жизнь дороже. Капитан твердо решил выполнить свой долг, а также сохранить боеприпасы, продукты, медикаменты. Именно это грузилось в первую очередь в трюмы любого корабля. Шансов уцелеть было семьдесят на тридцать, не в его пользу. Капитан отважно принял невыгодную ставку, и ни один человек из команды не сбежал. Между взрывами мы слышали, как захлебывается на полных оборотах двигатель, толкая перегруженное судно со скоростью пешехода. Мы забыли про остальное, наблюдая за тягостной картиной. Грицевич вцепился пальцами в рукав моей шинели. Казалось, все длится очень долго, но баркас отошел от мели на сотню метров, затем его взяли в артиллерийскую вилку.
