Обманывая судьбу, капитан повернул вверх по течению и ушел от очередного снаряда. Увеличить скорость оказалось невозможно, тогда ее уменьшили. Баркас потащило струей, и этот неожиданный ход дал возможность продвинуться к далекому берегу еще метров сто. Капитану удалось пару раз обмануть артиллеристов, выжимая все возможное из своего опыта и дряхлого мотора. В этот момент я понял: ему не уйти.
С холмов, занятых фрицами, стреляли скорее всего из 105-миллиметровых гаубиц, основного дивизионного орудия вермахта. Такой снаряд весит пятнадцать килограммов и способен проделать в металле огромную дыру, утопить баржу. Что говорить тогда о смоленых досках баркаса. Они разлетались на куски от попаданий осколков. Мачта со свернутым парусом надломилась и рухнула на корму. Судно сделало очередной вираж, если можно назвать им рысканье из стороны в сторону. Расчетливые немцы разозлились, что тратят на деревяшку много времени, и прикончили ее огнем всей батареи.
Три снаряда подняли фонтаны воды, четвертый разнес упрямое судно прямым попаданием в носовую часть. Баркас задрал корму, на рубке показалась фигура человека. Возможно, он раздумывал бросаться в холодную воду или плыть на обломке. Времени для размышления ему не дали. Еще один снаряд прикончил судно, разбросав его на мелкие части. По реке тянуло струей черные доски, мачту с развернувшимся парусом. Людей мы не видели. Моряки вписались в статистику огромных потерь Волжского речного флота. Под Сталинградом погибли двести судов, в основном с экипажами. Вот некоторые имена славных кораблей: «Композитор Бородин», «Гаситель», «Иосиф Сталин», «Коммуна» и другие. На южной оконечности острова Голодный поставлен памятник морякам в виде маяка.
Мы досмотрели тяжкую сцену до конца. Грицевич невольно снял пилотку, его каштановые, с пепельным оттенком волосы отросли, на макушке виднелось белое пятно.
– Как люди страдают, – сказал белорус, – глядеть невозможно.
Тягуче запел снаряд небольшого калибра. Мы оба знали, что он не страшен – когда прилетит твой, его не услышишь. Тем не менее, поторопились убраться. Грицевич – в развалины, а я в квартиру второго этажа, где разместил наблюдательный пункт.
Враг не давал времени расчухаться, начался методичный обстрел батальона, нам доставались снаряды легких орудий. Они били с расстояния трехсот метров. По ним открыли огонь пулеметчики, но дуэль закончилась не в нашу пользу. Снаряд ударил в край подоконника, на котором установили «дегтярев». Исковерканное оружие вместе с куском оконной рамы разметало по комнате, пулеметчиков оглушило.
– Эй, вы живые, что ли? – крикнул им сержант Борисюк.
– Мы-то живые, а вы…
Договорить пулеметчику не дали, другой снаряд влетел в окно. Взрыв в стиснутом пространстве оказался сильным. Металлические осколки и острое кирпичное крошево ударило бойцов, словно картечью в упор. Один так и остался лежать на полу, а второй номер расчета побрел прочь. Он ослеп, раны были смертельные, но человек упрямо шагал. Борисюк столкнулся с ним в коридоре, зрелище потрясло бывалого солдата.
Тот двигался навстречу, вытянув руки, одна из которых оказалась без пальцев. Лицо свезло, красная маска и блеснувшие белые зубы заставили сержанта отшатнуться. Я подбежал в тот момент, когда человек, обмякая и складываясь пополам, валился на пол. Сила удара оказалась такой, что осколки пробили тело навылет, избавляя человека от мучений. Сбежались другие бойцы, глядя на свернувшегося калачом товарища с откинутой, как во сне, рукой.
Минутная растерянность едва не обернулась большой бедой. Третий снаряд отбил куски кирпича, потерял устойчивость в полете и врезался в стену боковой стороной. Взрыватель не сработал. Металлическая остроносая штучка с медным пояском крутилась перед нами. Когда она перестала вращаться, я увидел, что взрыватель смят, а оболочка 47-миллиметрового снаряда лопнула. В трещине виднелась буроватая тротиловая масса. Несомненно, полтора килограмма металла и взрывчатки накрыли бы безмолвную ошарашенную группу.
Я приказал немедленно расходиться. На этом наши беды не закончились. Станковый пулемет, неосторожно установленный на третьем этаже, имел хороший сектор стрельбы, но позиция оказалась уязвимой. «Максим» удачно разогнал артиллеристов и не давал им вести огонь. В дело вмешалась еще одна пушка и послала несколько снарядов. В результате прямого попадания пулемет разбило, оба пулеметчика погибли, а остальные расчеты в роте, несмотря на ругань Шмакова, спрятались за простенки.
Вскоре пушки замолчали, и немцы предприняли атаку, которая сразу захлебнулась под дружным ответным огнем. Затем контратаковали соседи из пехотного полка, неудачно и с большими потерями. Бойцы угрюмо смотрели на заваленный телами и щебнем пустырь. Напряженно ожидали, вот-вот погонят нас, но этого не произошло.
Я окончательно убедился, что наши позиции весьма уязвимы. Необходимо отбить двухэтажный дом напротив, с которого нас хорошо видели и корректировали орудийный огонь. Он находился на расстоянии ста пятидесяти метров, но как их пробежать? Безуспешная попытка соседей с правого фланга показывала, что атака в лоб невозможна. Снова собрались у Шмакова. Младший лейтенант оглядел нас и стал объяснять то, что мы знали и без него.
– Ребята, если не возьмем дом сегодня, то завтра всех погонят в лобовую.
– Смеркается уже, в темноте делать нечего, – возразил командир второго взвода.
Пришел комбат Рогожин, долго рассматривал вражеские позиции и согласился, что лучше ударить небольшой группой на рассвете. Об артиллерийской поддержке речи не шло, пушек на этой стороне Волги почти не осталось.
– Шмаков, сам обстановку понимаешь. Организуй людей и крепко ударь.
– Ударим, товарищ капитан, – преувеличенно бодрым голосом ответил ротный.
Ночь выдалась беспокойная, вокруг вспыхивала стрельба. Над Волгой взлетали осветительные ракеты, обстреливали переправу. Перед рассветом принесли кашу, консервы и махорку. Некоторые бойцы ели, большинство, несмотря на голод, отказались.
– Лучше бы водки.
– Не лезет каша.
Срабатывал инстинкт самосохранения. Все знали, в бой лучше идти с пустым желудком, налегке. По этой причине сбрасывали шинели, оставаясь в одних гимнастерках, люди не чувствовали от возбуждения холода. Я послал в ствол пистолета ТТ патрон, а обойму дозарядил. Вместе с едой доставили новые гранаты РГ-42, легче старых и простые в обращении. Они были похожи на банки из-под сгущенного молока со стержнем взрывателя в верхней части.
– Эх, повеселимся, – рассовывая гранаты по карманам и за пазуху, сказал кто-то из бойцов, но веселья в его голосе совсем не слышалось.
Анкудинов вздыхал, Иван Погода вел себя уверенно, инструктировал отделение. Все это происходило в темноте. Какое выражение на лицах бойцов, я разглядеть не мог. Хотелось бы видеть решительность, но все прекрасно знали: до вечера погибнет не один и не два человека. Кто-то опасался раны в живот, рассуждая, что медицинскую помощь получить будет сложно.
Взвод начал движение в темноте. Мы шли вместе с Ваней Погодой, держа наготове автоматы. Перебирались через груды кирпича, стараясь не думать о минах. За ними двигалась головная группа из десяти человек, остальные в полусотне шагов. Бесшумно не получалось. Под сапогами выворачивались кирпичи, кто-то бряцнул прикладом, но звуки пока заглушала отвлекающая пулеметная стрельба из нашего дома. Возле остатков кирпичного забора разделились. Оставили здесь большую часть взвода, приказав догонять нас лишь после начала стрельбы. Группа из двенадцати человек продолжала движение.
