– Никак, посылать некого.
Спустя полчаса ротный собрал командиров взводов и отделений. Сидел вместе с нами и Тимофей Анкудинов, неофициальный предводитель наших доморощенных снайперов. Прицельный винтовочный огонь хоть в какой-то степени сдерживал осмелевшего врага. Молчали наши гаубичные батареи за Волгой, скорее всего, их бомбили. Шмаков нервничал и злился одновременно.
– Обстановку сами знаете, в доме ничего не высидишь. Уже ни одного безопасного уголка, кроме подвала, не осталось.
В подтверждение его слов одна за другой взорвались несколько ружейных гранат. Их выпускали из глубины котельной, не приближаясь к окнам, чтобы не попасть под винтовочные выстрелы отделения Анкудинова.
– Мелкие, а такие вредные, – сказал Шмаков.
– У вас хоть подвал есть, где прятаться, – жаловался Грицевич, – а у меня, смешно сказать, когда обстрел начинается, бойцы в норы, как селедки, набиваются, сапоги в несколько слоев торчат.
Слова белоруса никому не показались смешными. Час назад из развалин приковыляли четверо бойцов его взвода, раненные влетевшей в нору миной. Слабенькая в открытой степи 49-миллиметровая мина натворила дел, изрешетив осколками ноги. Сапоги пробило, словно зарядом дроби, каждому из бойцов досталось не меньше десятка мелких осколков. Раненые лежали в подвале, где уже не оставалось места, а дядя Захар с двумя санитарами не успевал оказывать всем помощь.
Условия городского боя диктовали свои законы, здесь некогда было оглядываться на высокое начальство. Командир роты Шмаков принял решение, исходя из конкретной обстановки:
– Через полчаса будем штурмовать котельную.
Младший лейтенант из Казани удивился, почти испугался. Не за свою жизнь, он был готов немедленно драться. Но за сутки с небольшим он потерял половину взвода, на его глазах добивали раненых, а сейчас нам не давали даже стрелять. Совсем недавно, закончив училище, взводный справедливо полагал, что такое серьезное дело, как атака, требует основательной подготовки, артиллерийской поддержки, согласований с начальством и соседями. Здесь никакой подготовкой и близко не пахло. Ротой командовал такой же младший лейтенант, который нигде не учился и вообразил себя полководцем. Какой штурм, если даже в доме не спрячешься! Примерно такие мысли читал я в глазах младшего лейтенанта из Казани.
– Успокойся, – шепнул я, – ротный знает, что делает.
Именно в эту минуту появился комиссар батальона. Далеко не каждый рисковал прийти к нам днем. Как позже я узнал, комиссара подгоняли обида и самолюбие. Комбат Рогожин, раздраженный неопределенностью, разгонял по ротам штабных офицеров. На глаза ему попался комиссар, вернее, замполит, согласно новому уставу.
– Не надоело за мной следить? – крикнул Рогожин. – Сходи, что ли, в третью роту, они атаковать готовятся, а политрук еще месяц назад погиб.
Комиссар медлил, а безжалостный комбат добивал его на глазах всего штаба.
– Боишься? Здесь, конечно, спокойнее бумажки писать.
Комиссар так расстроился, что не прихватил по своей давней привычке газеты и дурацкие брошюры с описанием сказочных подвигов красноармейцев. Зато в его полевой сумке оказался запас отличных папирос «Эпоха», которыми он с нами поделился.
– Будем атаковать, товарищ комиссар, – вежливо, но твердо заявил Шмаков.
Он напряженно ожидал обычной руководящей болтовни, ненужного вмешательства в свои планы. Ведь начальство всегда выпячивает свое особое мнение. Но ничего не произошло. Расстроенный комиссар смял недокуренную папиросу и заявил:
– Командуйте, товарищ Шмаков. Я пойду в атаку, как рядовой политработник.
Мы сообразили, в чем дело. Рогожин в очередной раз закусил удила. Но черт с ними, штабными спорами. Главное, нам не мешают, а помочь никто не в силах. Надеемся только на себя. Комиссар тем временем вытащил из кобуры наган, крутнул барабан и внимательно оглядел нас.
– Может, винтовку взять? – озабоченно спросил он. – В атаке удобнее винтовка, не так ли, товарищ Шмаков?
– Пойдет и наган, но вам лучше отсюда командовать. Какая здесь атака? Полезем среди кирпичей, из воронки в воронку.
Действительно, участок предстоящего штурма представлял из себя тоскливую картину. Развороченная глинистая земля, липкая и скользкая, как глина, битый закопченный кирпич, повсюду тела погибших. Знакомый угол развороченного дома, ржавая водопроводная труба. Когда-то я принял их в тумане за диковинного трехметрового солдата с оружием. Погибший пехотный капитан со своими верными помощниками лежал на прежнем месте. Все это уныние полоскали брызги холодного дождя, а ветер из-за Волги гудел в проломах и выщербленных окнах нашего дома.
И все же комиссар, чье появление мы восприняли кисло, оказал большую помощь. Он договорился с артиллерийскими наблюдателями, что нас прикроет гаубичная батарея с левого берега. Когда стали взрываться снаряды, Шмаков, верно оценив обстановку, изменил план атаки и приказал:
– Мальков, бери своих людей и начинай.
Начинать оказалось непросто. Тяжелые гаубичные снаряды, выпущенные с трехкилометрового расстояния, летели с разбросом в сотню метров. Они заставляли прятаться вражеских солдат, но были смертельно опасны и для нас. Падали они с протяжным свистом, поднимая огромные столбы земли и кирпичного крошева. В сыром воздухе ощущался едкий запах сгоревшей взрывчатки, который проникал в легкие и сразу перехватывал дыхание.
Существовали где-то еще подобные атаки? Сомневаюсь. На площади три-четыре гектара то в одном, то в другом месте взрывались тяжелые снаряды, а мимо них бежала странная группа. Впереди два сержанта – Иван Погода и я, сбоку несколько бойцов во главе с младшим лейтенантом Петром Грицевичем. Замыкал штурмовую группу бывший комиссар, а теперь замполит батальона. Пробиться сквозь взрывы без потерь не удалось. Исчез в облаке дыма один из бойцов, второй пытался отползти, остальные продолжали упрямый и молчаливый бег.
Ценой двух жертв, скрытые завесой дыма и земли, мы сумели добраться до котельной. Риск оправдал себя. В узкие окна кирпичной коробки полетели гранаты. Грицевич со своими бойцами обошел коробку с тыла и напал на минометчиков.
Комиссар тоже несколько раз выстрелил в минометчиков и встретил с наганом в руке фрицев, выбегавших из котельной. Он ни в кого не попал, а перезарядить барабанное оружие в быстротечном бою невозможно. Батальон три месяца не вылезал из боев, а комиссар лишь сегодня столкнулся так близко с врагом. К его чести, в свой последний день он вел себя смело. Перехватил наган за ствол и ударил вражеского солдата рукояткой в лицо.
Хотел ударить и второго, но не успел. Автомат уткнулся ему в грудь, и комиссар легко принял смерть. Гораздо легче, чем переживал непростые служебные отношения с комбатом. Проворный вражеский солдат, уничтожив русского политработника со звездой на рукаве, оказался лицом к лицу с бойцами Грицевича. Следующую очередь он всадил с большой точностью, тяжело ранив двух десантников, но справиться с белорусом не сумел. Грицевич, которому мешал собственный автомат, схватил врага за горло с такой силой, что у того треснула гортань.
