Палача Польши «спасла» Красная Армия. Буквально накануне запланированного покушения ее части прорвали фронт. И Франк спешно бежал в Ченстохово. Возмездие было отсрочено.
Куда более неотложной задачей в изменившейся ситуации стало обеспечение беспрепятственного и быстрого продвижения к Кракову наступавших советских войск. Этому должны были воспрепятствовать ставшие известными планы гитлеровцев. Гарнизон, прикрывавший Краков с юго-востока, располагался в нескольких десятках километров в городе Новы-Сонч. Его командование намеревалось заминировать город и при отступлении взорвать. Велась подготовка к взрыву Куровского моста, перекинутого через реку Дунаец в семи километрах от города вниз по течению, а также Рожнавской плотины, запрудившей Дунаец еще на десять километров дальше к северу. Немцы уже завезли несколько вагонов взрывчатки в подвалы Ягеллонского замка, расположенного на северной окраине города. Старинную резиденцию польских королей, польскую святыню нацисты превратили в огромное вместилище смерти. Здесь они складировали снаряды, а в последнее время буквально завалили замок фаустпатронами, которыми надеялись остановить колонны советской бронетехники. Взрывчатки же хватило бы не только на Новы-Сонч, но, может быть, и на два Кракова.
Выбор у советской разведывательно-диверсионной группы был невелик. Либо, взорвав замок, спасти от превращения в руины целый город. Либо ценой разрушения города спасти историческую достопримечательность. Кто-то из разведчиков в ходе обсуждения заметил: «А вы думаете, немцы взорвут город, а замок сберегут для истории?»
Всем стало ясно, что выбора нет вообще. Но как проникнуть в замок, окруженный со всех сторон массивными каменными стенами и тщательно охраняемый? Попытка же пробраться в подвалы представлялась просто безумством, заранее обреченным на провал.
Группа Ботяна нашла относительно простое решение сложнейшей задачи. На Алешу уже давно работал гестаповец.
А. Ботян: «Как мы завербовали его? А решили как-то два сотрудника гестапо расслабиться и отправились на охоту. Но на эту парочку нашлись другие охотники — мои ребята. Приводят их. Разговаривать с нами они не пожелали. Для задушевных бесед не было времени. Время-то военное было. Говорю ребятам: одного в расход. Только вывели его за дверь — выстрел. Второй тут же обмяк. Пошел на сотрудничество. Через этого гестаповца, у которого были свои люди в Ягеллонском замке, мы и осуществили минирование склада взрывчатки. Жаль, конечно, замок. Все-таки национальное достояние польского народа. Но поляки, между прочим, зла на меня, по-моему, не держат. Ведь приглашали же меня на открытие нового памятника польским и советским партизанам именно в Новы-Сонч».
Я не хочу ввязываться в дискуссии о том, кто спас Краков: Алексей Ботян или майор «Вихрь», у которого, насколько мне известно, был реальный прототип. Не хочу умалять чьих-либо заслуг. Но давайте вспомним последние эпизоды книги Юлиана Семенова. «Вихрь» подрывает кабель, «в котором была смерть Кракова». Он держит оборону два часа, отбиваясь от наседающих эсэсовцев. Восстановить кабель после этого для немцев не было бы проблемой. «Но в это время эсэсовцы побежали—по шоссе неслись русские танки». Без Ботяна и его группы танки бы не успели... Я только не хочу, чтобы личность Алексея Ботяна в этом легком соприкосновении с литературной реальностью обрела черты человека-легенды. Алексей Ботян — это человек-быль.
Война для Алексея Николаевича в связи с некоторыми особыми обстоятельствами закончилась чуть позже Дня Победы. 20 мая 1945 года самолет унес его из-под Кракова в Москву. Месяц отпуска — и новое назначение. И тоже особое.
... Жив-здоров полковник Ботян. И это главное. Когда мы с ним по телефону договаривались о встрече, выбирая день, Алексей Николаевич предупредил, что по вторникам и субботам он занят — играет в волейбол. Сказал, что обычно уходит в 5 часов и возвращается около полуночи. Я, признаюсь, подумал, что это всего лишь шутка пожилого человека, которому тогда уже было 85. Но в пресс-бюро СВР мое недоумение вызвало только улыбки. Там сказали: «А вот когда Алексей Николаевич в 60 лет играл в волейбол с молодежью, его ставили только к сетке — как нападающего, умеющего к тому же прекрасно ставить блоки». Честно говоря, я ожидал, что при встрече увижу человека под два метра, да еще, может быть, с кепкой. А он оказался совсем не волейбольного роста. Заметив мой неподдельный интерес к его спортивным успехам, Алексей Николаевич пояснил: «Я всегда был очень прыгучим. Помню, в 40-м году на соревнованиях при росте 167 сантиметров на метр сорок в высоту прыгнул — в сапогах». — «Ну, волейбол — это хорошо, — говорю. — А как насчет тренажеров, которых сейчас масса?» Он приоткрывает дверь в одну из комнаток: «Вот, пожалуйста, велотренажер. А летом я на обычном велосипеде езжу». Не знаю, как насчет вело-волейбольных дел, но вот в завязывании на скорость шнурков на ботинках в положении «на корточках» с 85-летним полковником Ботяном могли бы успешно соревноваться разве что двадцатилетние. Я спасовал.
Завязав шнурки и надев спортивного покроя куртку, Алексей Николаевич вышел проводить меня до автобусной остановки и немного проветриться. А общественный транспорт тут как тут. Мой собеседник с каким-то мальчишеским азартом, словно бросая вызов моему малоподвижному образу жизни, ринулся за автобусом с такой прытью, будто это он сам на него опаздывал. Я, не выдержав темпа, сошел с дистанции.
Еще как жив-здоров Алексей Николаевич. И дай ему Бог здоровья. Живет он под счастливой звездой. Хоть и очень-очень далекой...
Но неужели все-таки такой недосягаемой?
* * *
Вот так заканчивался очерк об Алексее Ботяне, появившийся за моей подписью на развороте газеты «Трибуна» 20 декабря 2002 года. Прошедшие годы внесли в текст минимальные коррективы. Я лишь убрал из материала временные акценты встречи с разведчиком почти десятилетней давности, чтобы не усложнять читателю восприятие, не вырывать суть тогдашних бесед с Ботяном из контекста нынешнего дня. Есть только одно принципиальное различие между двумя публикациями. Оно — в подзаголовке. Тогда, в 2002-м, он звучал как вопрос: «Найдет ли Звезда Героя, представленного к ней дважды?». Вопрос был осторожным, но не робким. Потому как исторгнут он был перенапрягшимся, вскипевшим чувством справедливости. Вопрос был неизбежен. И я был рад, что публично поставил его в российской печати, несмотря на циничное замечание моего тогдашнего главного редактора перед публикацией: «Ну, напечатаем. Глядишь, и получит человек свою звезду. Шоколадную». Цинизм выглядел бы чудовищным, если бы не был напускным, происходившим от неверия или как минимум неуверенности, которая искала и находила себе оправдание в умудренности опытом. Я сам не первый десяток лет работал в прессе и не был дежурным бодрячком. Но все-таки без веры в то, что ты делаешь, журналиста — не-ст.
Многое из происходящего вокруг — порождение именно этой веры. Всего через несколько недель после публикации на пороге моей квартиры возник незнакомец с ксерокопией того самого газетного разворота. И показал оборотную сторону бумажной простыни, испещренную сверху донизу аккуратными столбцами автографов. Среди них — я обомлел — фамилии восемнадцати действующих и отставных генералов разведки, восьми Героев Советского Союза и России. Всего на тот момент более 200 подписей под петицией с призывом присвоить Ботяну звание Героя. Я убедился: и без него спаситель Кракова, реальный «майор Вихрь» среди коллег был знаменитостью.
