— Что ж, тебе совсем есть не хочется? — не отступал Нипташ.
— В моей жизни, кроме еды, есть кое-что еще, — заметил Клайнханс. — Все, вставайте.
Без особого энтузиазма Нипташ и Коулмен поднялись.
— У тебя, папаша, из дула кусок штукатурки или чего-то еще торчит, — сказал Коулмен.
И они побрели на заваленную обломками улицу, а Клайнханс перевернул свое ружье и начал спичкой выковыривать из дула штукатурку, что-то бормоча про дурацкие записные книжки.
Из миллиона камней Доннини выбрал один поменьше, поднес его к тротуару и положил к ногам Клайнханса. Постоял, положив руки на бедра.
— Жарко, — заметил он.
— Для работы то, что надо. — Клайнханс присел на тротуар. — Ты до войны кем был, поваром? — спросил он после длинной паузы.
— У отца в Нью-Йорке итальянский ресторан — я помогал ему.
— У меня тоже было местечко в Бреслау. — Клайнханс вздохнул. — Давным-давно. Это же надо, сколько времени и сил немцы тратили на то, чтобы набивать брюхо дорогой жратвой. Ну не дурость ли?
Клайнханс посмотрел мимо Доннини, и взгляд его застыл. Он погрозил пальцем Коулмену и Нипташу, которые стояли посреди улицы, в одной руке у каждого был камень размером с бейсбольный мяч, в другой — книжечка.
— По-моему, надо добавить сметану, — говорил Коулмен.
— Уберите ваши книжки! — велел Клайнханс. — У тебя что, девушки нет? Уж лучше о девушке поговорите.
— Есть девушка, почему же ей не быть, — проворчал Коулмен. — Мэри зовут.
— И больше о ней нечего сказать? — спросил Клайнханс.
Коулмен озадаченно посмотрел на него:
— Фамилия Фиске — Мэри Фиске.
— Хорошенькая она, эта твоя Мэри Фиске? Чем занимается?
Коулмен задумчиво прищурился:
— Однажды я ждал, когда она спустится, а ее матушка как раз готовила лимонный пирог безе. Она взяла сахар, немного кукурузного крахмала, щепотку соли, залила двумя чашками воды…
— Давай лучше о музыке. Музыку любишь? — спросил Клайнханс.
— Ну а дальше что она сделала? — заинтересовался Нипташ. Он положил камень на землю и начал записывать в книжечку. — Небось яиц добавила?
— Ребята, ну хватит, — взмолился Клайнханс.
— Как же без яиц, — подтвердил Коулмен. — А потом и масло. Масло и яйца, да побольше.
2
Через четыре дня Нипташ нашел в подвале цветные карандаши — именно в тот день Клайнханс обратился с просьбой о том, чтобы его освободили от «провинившихся» и дали другое задание, но ему отказали.
Они, как обычно, вышли в город, и Клайнханс был в жутком настроении — он придирался к своим подопечным за то, что идут не в ногу и держат руки в карманах.
— Давайте, тетки, поговорите мне еще о еде, — подначивал он их. — Слава Богу, я этого больше не услышу. — С торжественным видом Клайнханс засунул руку в подсумок, достал оттуда два кусочка ваты и воткнул себе в уши. — Теперь могу думать о своем. Ха!
В полдень Нипташ пробрался в погреб разбомбленного дома, надеясь найти там банки с консервированными фруктами и овощами, какие хранились в уютном погребке у него дома. На поверхность он выбрался грязный и недовольный, грызя, за неимением лучшего, зеленый карандаш.
— Ну как? — спросил Коулмен с надеждой, глядя на желтый, фиолетовый, розовый и оранжевый карандаши в левой руке Нипташа.
— Шикарно. Какой аромат предпочитаете? Лимонный? Виноградный? Клубничный?
Он бросил цветные карандаши на землю и выплюнул зеленый им вслед.
Настал час обеда — Клайнханс сидел спиной к своим подопечным, задумчиво глядя на искалеченную линию горизонта. Из ушей его торчали два белых пучка.
— Знаешь, что сейчас было бы в самый раз? — спросил Доннини.
— Пломбир со взбитыми сливками, а сверху — орешки с сиропчиком, — быстро предложил Коулмен.
— И вишенками, — добавил Нипташ.
— Spiedini alla Romana, — прошептал Доннини и прикрыл глаза.
Нипташ и Коулмен выдернули из карманов свои книжечки.
Доннини поцеловал кончики пальцев.
— Бифштексы на вертеле по-римски, — пояснил он. — Берешь фунт рубленого мяса, два яйца, три столовые ложки римского сыра и…
— На сколько? — перебил его Нипташ.
— Шесть нормальных человек — или полсвиньи.
— И на что это похоже? — спросил Коулмен.
— Ну, всякая всячина висит на вертеле. — Доннини краем глаза заметил, что Клайнханс вынул из уха заглушку и тут же вставил обратно. — Трудно описать.
Он поскреб в затылке, потом взгляд его упал на карандаши. Он взял желтый и начал рисовать. Занятие ему понравилось, он привлек и другие карандаши, где-то что-то оттенил, где-то что-то выделил, а в конце даже изобразил клетчатую скатерть. И передал рисунок Коулмену.
— М-м-м-м, — только и произнес Коулмен, покачивая головой и облизывая губы.
— Вот это да! — восхитился Нипташ. — Эти красавцы просто сами лезут тебе в рот!
Коулмен с энтузиазмом протянул Доннини свою книжечку, открытую на странице с бесхитростной надписью ТОРТЫ.
— Можешь нарисовать торт «Леди Балтимор»? Ну, знаешь, с вишенками наверху?
Доннини исполнил просьбу товарища — и результат был встречен одобрительными возгласами. Получился симпатичный торт, и для пущего эффекта Доннини пририсовал сверху надпись: «С возвращением, рядовой Коулмен!»
— А нарисуй-ка мне мою стопку блинов — двенадцать штук, — потребовал Нипташ. — Да-да, моя дорогая, вы не ослышались — двенадцать!
Доннини неодобрительно покачал головой, но принялся делать набросок.
— Сейчас покажу мою картинку Клайнхансу, — радостно заявил Коулмен, любовно держа свой торт «Леди Балтимор» на расстоянии вытянутой руки.
— И сметанки сверху, — попросил Нипташ, дыша Доннини в затылок.
— Ach! Mensch! — вскричал капрал Клайнханс, и книжечка Коулмена раненой птицей приземлилась на куче мусора у ближайшей двери. — Обед окончен! — Решительным шагом он подошел к Доннини и Нипташу, выхватил у них книжечки и засунул себе в нагрудный карман. — Теперь, значит, картинки рисуем? А ну, пошли работать! — Чтобы подкрепить слова делом, он прикрепил к своему ружью длиннющий штык. — Пошли! Los!
— Что это с ним? — удивился Нипташ.
— Я только и сделал, что нарисованный торт ему показал, а он давай психовать, — пожаловался Коулмен. — Одно слово — нацист, — буркнул он.
Доннини сунул карандаши в карман, держась подальше от разящего меча Клайнханса.
— В Женевской конвенции сказано: рядовые должны свой хлеб отрабатывать! — прорычал капрал Клайнханс. И задал им жару: целый день они трудились в поте лица своего. Как только кто-то из трех пытался открыть рот, он яростно выкрикивал какую-то команду. — Эй, ты! Доннини! А ну убери эту тарелку со спагетти! — распоряжался он, указывая носком ноги на здоровенный булыжник. Потом подходил к балкам двенадцать на двенадцать, лежавшим посреди улицы. — Нипташ и Коулмен, дети мои, — напевно гудел он, хлопая в ладоши, — вот шоколадные эклерчики, о которых вы так мечтали. Каждому по штучке. — Он чуть не протаранил своим лицом лицо Коулмена. — Со взбитыми сливками, — прошипел он.
