Жизнь в военное время — сущий кошмар, чтобы не пойти ко дну, нужны специальные навыки. В частности, понимание психологии оккупационных войск. Русские не походили на нацистов, американцы сильно отличались от тех и других. Слава Богу, насилия со стороны русских и нацистов не было — ни стрельбы, ни пыток. А с американцами происходила интересная вещь: прежде чем начать куролесить, они должны были напиться. К несчастью для Беды, майор Эванс позволял своим людям пить столько, сколько им хотелось. И вот, напившись, они начинали резвиться: воровать — под видом поиска сувениров, — гонять по улицам на джипах с сумасшедшей скоростью, стрелять в воздух, материться, задевать прохожих и бить стекла.
Жители Беды привыкли помалкивать и не высовываться — что бы ни произошло, — поэтому мы не сразу поняли, чем американцы принципиально отличаются от остальных. Их грубые и жестокие выходки носили весьма поверхностный характер, а в глубине души они здорово побаивались. Мы выяснили, что они легко приходят в смущение, когда женщины или люди постарше по-родительски делают им замечания, ругают за плохое поведение. Это их тут же отрезвляло — как ушат холодной воды.
Разобравшись, таким образом, во внутреннем мире наших завоевателей, мы, понятно, облегчили себе жизнь, но не очень сильно. Мы сделали тягостное открытие: американцы видят в нас врагов — в этом смысле они не сильно отличались от русских, — и майор хотел, чтобы нас наказали. Горожан организовали в трудовые батальоны и заставили работать под надзором вооруженной охраны, как военнопленных. Одно обстоятельство делало работу совершенно невыносимой: люди не восстанавливали город после нанесенного войной ущерба, нет, они делали штаб американского гарнизона более комфортабельным и возводили огромный и безобразный памятник в честь американцев, погибших в бою за Беду. Погибших было четверо. Майор Эванс сделал так, что в городе воцарилась тюремная атмосфера. Мы должны были испытывать чувство стыда, и ростки гордости или надежды быстро вырубили под корень. Права на эти чувства мы не имели.
Единственным лучом света был капитан Доннини, американец, еще более несчастный, чем мы. Выполнять распоряжения майора приходилось именно ему, и несколько раз он пытался напиться, но с ним не происходило того, что происходило с другими. Распоряжения он выполнял неохотно, за что его вполне могли бы отдать под трибунал. Мало того, в нашем с Мартой обществе он проводил столько же времени, сколько в обществе майора, и в основном сдержанно извинялся за то, чем ему приходилось заниматься. Забавно, но мы с Мартой утешали этого печального темноволосого гиганта, а не он нас.
Стоя за своим верстаком в задней комнате, я думал о майоре — американский орел для стола коменданта был близок к завершению. Марта лежала на кушетке и смотрела в потолок. Туфли ее побелели от каменной крошки. Она весь день работала на строительстве памятника.
— Что ж, — сказал я мрачно, — если бы я воевал три года, возможно, дружелюбия у меня поубавилось бы. Посмотрим правде в глаза: хотелось нам того или нет, но мы поставляли людей и материалы, чтобы отправить на тот свет сотни тысяч американцев. — Я простер руку в западном направлении, в сторону гор. — Вон где русские взяли уран.
— Око за око, зуб за зуб, — сказала Марта. — Сколько это еще продлится?
Я вздохнул, покачал головой:
— Бог свидетель — чехи за все заплатили с процентами. Руку за руку, ногу за ногу, ожог за ожог, рану за рану, нашивку за нашивку.
Еще до основного наступления русских мы потеряли многих наших парней, включая мужа Марты, в волне самоубийств. А наши крупные города превратились в разоренные пепелища.
— Мы заплатили по всем счетам — и вот нам присылают нового коменданта. А он ничем не лучше прежних, — с горечью сказала Марта. — Глупо было ждать, что произойдет иначе.
Ее жуткое разочарование, ее апатия и безнадежность — а ведь это я рисовал ей радужные картины! — сводили меня с ума, Господи, ну что же это такое! А ведь новых освободителей не будет. В мире осталась лишь одна сила — это Америка, и американцы уже в Беде.
Без особой радости я снова принялся за американского орла. Капитан дал мне долларовую банкноту, чтобы было удобнее копировать эмблему.
— Давайте посчитаем — в лапке девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать стрелочек.
Раздался робкий стук в дверь, и в комнату вошел капитан Доннини.
— Извините, — пробормотал он.
— Да уж придется извинить, — сказал я. — Ведь вы выиграли войну.
— Боюсь, мой вклад в победу совсем невелик.
— Майор всех перестрелял сам, капитану никого не оставил, — съязвила Марта.
— Что у вас с окном? — спросил капитан.
Весь пол был усыпан осколками стекла, и от непогоды нас защищал только лист фанеры, вставленный в оконный проем.
— Его вчера освободила пивная бутылка, — объяснил я. — Я об этом написал майору — возможно, мне теперь отрубят голову.
— Что это вы делаете?
— Орла, у которого в одной лапке тринадцать стрел, а в другой — оливковая ветвь.
— Вам еще повезло. Могли бы сейчас белить булыжники. Вас вычеркнули из списка, чтобы стол успели доделать.
— Да, я видел, как белят булыжники, — сказал я. — С выбеленными булыжниками Беда выглядит еще лучше, чем до войны. И в голову не придет, что ее бомбили.
Майор распорядился, чтобы на лужайке перед его домом из выбеленных булыжников выложили волнующее послание: «1402-я рота военной полиции, комендант майор Лоусон Эванс». Клумбы и дорожки также предполагалось выложить выбеленным булыжником.
— На самом деле он неплохой человек, — заступился за майора капитан. — Ему через столько пришлось пройти — просто чудо, что он цел и невредим.
— Чудо, что мы целы и невредимы — при том, через что пришлось пройти нам, — заметила Марта.
— Понимаю. У вас были тяжелые времена. Но и у майора тоже. Во время бомбардировки Чикаго погибла вся его семья — жена и трое детей.
— А у меня на войне погиб муж, — сказала Марта.
— Вы что хотите сказать — мы все несем наказание за смерть семьи майора? Он считает, что мы желали им смерти? — спросил я.
Капитан прислонился к верстаку и прикрыл глаза.
— Черт, ну, не знаю я, не знаю. Я думал, это поможет вам понять его, не относиться к нему с ненавистью. Но все бесполезно, получается, тут ничем не поможешь.
— А вы, капитан, полагали, что сумеете помочь? — осведомилась Марта.
— Перед тем как приехать сюда — да. Но теперь знаю — я не то, что нужно, а что нужно — не знаю. Я, черт подери, всем сочувствую, понимаю, почему они ведут себя так, а не иначе — и вы двое, и все горожане, и майор, и солдаты. Возможно, если бы в меня всадили пулю или кто-то бегал за мной с огнеметом, я больше походил бы на мужчину.
— И ненавидели бы весь мир, как остальные, — добавила Марта.
