Один из сидевших покачал головой.
— Мы заплатим, — сказал Давид.
— Хорошо, тогда есть.
Иоселе перепроверил купленный коробок. В нем оказалось меньше спичек, чем положено, и он заставил дополнить недостающее из другого коробка. Потом отдал деньги. Давид увидел, что возле костра лежали разноцветные бутылки — одни разбитые, другие ровно разрезанные на две части.
— Вы делаете чашки? — спросил он.
— Какое тебе дело!
Иоселе наклонился над разбитыми бутылками и выбрал два обломка.
— За это тоже нужно платить, — сказал продавец.
— А я не хочу, — сказал Иоселе.
Польские мальчишки ничего не ответили. Они опасливо посматривали на больших ребят, ждавших на обочине дороги.
— Пошли, — сказал Иоселе.
Он передал спички Авруму, и они продолжили путь. Иоселе и Давид плелись позади всех.
— Почему Аврум послал за спичками нас с тобой? — спросил Давид.
— Мы маленькие, поэтому польские ребята нас не боятся и не убегают.
— А зачем ты взял эти бутылочные осколки?
— Для тебя, — сказал Иоселе и дал ему один.
Давид не понял.
— Это вместо ножа.
— У вас у каждого есть свой нож? — удивился Давид.
— Нет, только у меня.
— Откуда?
— Нашел в лесу.
Давид осторожно осмотрел осколок бутылки.
— Его нужно обернуть тряпками, иначе он разрежет тебе карман.
— У меня нет тряпок, — сказал Давид.
— Отрежь от рубашки.
Давид взял свой осколок и отрезал им кусок материи от подола рубашки.
Черная полоса впереди раздвинулась и превратилась в настоящий лес. Солнце уже зашло, близились сумерки, и ребята решили остановиться, чтобы поесть, пока не стало совсем темно. Аврум раздал всем по яйцу. Давид не знал, как едят сырые яйца, и Иоселе научил его. Нужно было проколоть щепочкой две маленькие дырочки на обоих концах яйца, а потом высосать его содержимое через ту дырочку, что побольше.
— Почему ты не делаешь это ножом? — спросил Давид.
— У него сломан кончик, смотри, — сказал Иоселе и раскрыл нож.
Никто не говорил о пойманном мальчике. Но Давид не мог удержаться.
— Что будет с тем, которого схватили? — спросил он.
— С Лейбеле? Его побьют, — сказал Ицек. — А потом отдадут немцам и получат за это деньги или водку.
— И он уже не вернется?
— Ни один из тех, кого поймали, больше не вернулся, — ответил Ицек.
Он хотел еще что-то сказать, но Шломо прикрикнул на него:
— Болтай поменьше!
Они молча закончили еду, потом рассовали оставшиеся овощи по сумкам и карманам и продолжили путь. Спустилась темнота. Это была не та темнота, которую Давид помнил по Варшавскому гетто. Здесь вокруг как на ладони лежала плоская земля, а над ней висело широченное небо, усеянное звездами от горизонта до горизонта. Взошла луна, большая и красноватая — такую Давид помнил с тех дней, когда они еще жили в Блонье, но никогда не видел в Варшаве. Лес был уже совсем близок.
— Зачем нам в лес? — спросил Давид.
— Спать.
Давид испугался. Он знал лес еще с тех лет, когда ходил туда со своим старшим братом, чтобы собирать грибы и есть чернику. Но то был лес дневной и не страшный. Ночной лес пугал его. Когда они вошли в чащу, их окружила кромешная темнота.
— Возьмитесь за руки, — сказал Аврум. — А то можно отбиться от других и потеряться.
Давид дал одну руку Иоселе, а другую Ицеку. На широкой поляне они остановились, и каждый лег прямо на том месте, где стоял. Послышались тихие разговоры. Давид лежал с закрытыми глазами и вдруг услышал, как лес заговорил. Ему даже показалось, что он узнает эти звуки, как будто бы этот лес был тем же самым, что рос вокруг их маленького Блонье. Это действительно был тот же самый Кампиноский лес, но Давид не мог этого знать — ему просто слышалось что-то знакомое. Звезд не было уже видно, и луны тоже, они исчезли, заслоненные верхушками деревьев. Только тут и там в окружающей тьме проблескивала полоска светлого неба да иногда посверкивали одна-две случайные звезды. На фоне этих полосок можно было разглядеть очертания веток высоко над головами. Вдруг вблизи послышался какой-то странный звук — не то вдох, не то выдох. Давид испугался.
— Что это? — спросил он.
Иоселе, лежавший рядом с ним, приподнялся.
— Ночная птица, — ответил он шепотом.
— Ты не боишься здесь ночью?
— Давид, — сказал Иоселе, — как ты не понимаешь? Если бы не этот лес, крестьяне уже давно бы нас поймали. Если бы не эта темнота, они бы давно уже схватили нас и выдали немцам. Как Лейбеле, которого поймали сегодня. Лес нас охраняет, и поэтому я его не боюсь. Наоборот, я люблю его и люблю темноту. Она тоже нас спасает. Теперь ты понял?
— Да.
— Но ты все равно боишься?
— Да, — признался Давид.
— Ничего, привыкнешь. Я сначала тоже боялся.
— Как ты встретил этих ребят?
— Я услышал, как они говорят, и заметил, что их польский язык такой, как всегда бывает у еврейских детей. Немножко не настоящий польский. Тогда я подошел. Меня Шломо тоже сначала не хотел принимать.
Теперь Давид понял, почему Шломо велел ему не говорить по-польски при поляках.
— А я тоже говорю по-польски как еврейский мальчик?
— Ты нет. И Аврум нет. Но есть такие, которые лучше говорят на идише, чем по-польски. Как Шломо, например.
— А почему мне нельзя купаться с поляками в реке и нельзя снимать штаны?
— Из-за обрезания. Эта такая операция, ее делают всем еврейским мальчикам там, внизу, чтобы знали, что они евреи.
— А полякам это не делают?
— Нет, — засмеялся Иоселе, — только евреям. И только мальчикам. Девочкам нет.
Иоселе был родом из Варшавы. Когда их переселили в гетто, рассказал он Давиду, его мама стала шить белые нарукавные повязки с синими «звездами Давида» на них. Немцы приказали, чтобы такие повязки носил каждый еврей. Эти повязки его мама продавала на улице. Она приносила домой деньги, а Иоселе тайком выходил на польскую сторону и там покупал на эти деньги картошку и хлеб. Это было трудно и очень опасно. Два раза его ловили, отнимали всё и избивали. Но он выходил снова. А потом мама заболела тифом, и ее забрали в больницу. Перед больницей она шепнула ему:
— Иоселе, уходи на польскую сторону и не возвращайся больше в гетто.
— И с тех пор ты все время в лесу? — со страхом спросил Давид.
— Нет. Сначала я держался поближе к деревням, но потом меня чуть не поймали.
