– Сережа – дурак! Он закончил войну в Германии в звании капитана, и ему был выделен целый вагон под трофеи: картины, бронзовые статуи, ковры, мебель. Ладно, это все не в его характере, так привези в Горький вагон прекрасных немецких книг по искусству, альбомов. А он? Привез вагон книг по физике и математике. Они все устарели через пять лет. Хотя физиком он стал неплохим. Вы знаете, как его выгнал Ландау?
Историю знакомства Жевакина со Львом Давидовичем Ландау я слышал во многих вариантах, в том числе и от самого героя. Она не так интересна и не является целью моего повествования, тем не менее я ее перескажу.
Переменные звезды, называемые цефеидами, меняющие интенсивность своего излучения с определенной периодичностью, известны давно. Наш будущий профессор, а тогда начинающий астрофизик предположил, что цефеиды являются двойными звездами, вращающимися вокруг общего центра. В определенный момент, равный половине периода обращения, они оказываются на одной прямой с приемником излучения и как бы экранируют ненадолго друг друга, снижая суммарную интенсивность излучения. Идея была простой, а вот математическая модель довольно сложной. Ландау идею раскритиковал, а Сережа получил очередного «дурака», однако не сник, а совместно с Померанчуком, тогда членом-корреспондентом Академии наук СССР, довел работу до конца. А в дальнейшем, когда эксперименты подтвердили его правоту, с радостью принял извинения великого Ландау.
Но вперед, мой читатель. Наконец-то я подвел тебя к довольно важной фигуре моего рассказа – Померанчуку, который непонятным образом оказался приглашенным на вечеринку к Л. В. Г., довольно известному писателю. Померанчук никоим образом не собирался идти на эту вечеринку «физиков и лириков», потому что не знал этого человека. Но случайно услышавший фамилию писателя горьковский радиофизик Сергей Жевакин, который в те дни гостил в московской квартире Померанчука, буквально встал на колени, умоляя хозяина не только самому пойти на вечеринку, но и взять с собой его гостя с берегов Волги:
– Я хочу его увидеть. Это человек, который в 20-е годы отвечал за комплектование пяти крупнейших библиотек страны.
Жил писатель почти на Калининском проспекте, сразу за старым зданием Военторга, где занимал второй этаж добротного купеческого особняка. Все коридоры и комнаты были со вкусом заставлены старинными книжными шкафами и стеллажами, между которыми хватало места для картин и гравюр. Однако все очарование квартиры в купеческом особняке уже через два часа было размазано, да так крепко и вонюче, что хотелось отмыться, и поскорее. Два физика на этой вечеринке невольно оказались слушателями жуткой и неправдоподобной истории.
Многие люди, интересующиеся историей русской культуры и окололитературными сплетнями, знают о ничем не подтвержденных слухах вокруг смерти Гоголя: то ли он сошел с ума, то ли заснул летаргическим сном, то ли был похоронен заживо. Ни у Аксакова, ни у Шенрока, ни у Гоголь-Головни нет ничего подобного в воспоминаниях. Слухи эти появились в тридцатые годы. В то время когда уже были сломаны все культурные традиции и смещены нравственные критерии. По Москве поползли странные разговоры о возможной кремации Гоголя – кремация стала новой модой. И вот три библиофила-разбойника: Кузьма Б., Л. В. Г. и Смирнов С. якобы (судом не доказано!) наняли каких-то бандитов и эксгумировали могилу Николая Васильевича. После чего на свет появились три прижизненных экземпляра «Мертвых душ», на крышках которых были приклеены полуистлевший кусочек сюртука Гоголя, кусочек кожи от сапога, а в крышку одного из экземпляров была врезана фаланга мизинца правой руки мастера. Этим-то кошмарным экземпляром с мизинцем Гоголя и хвастался подвыпивший писатель на пьянке-вечеринке в присутствии физиков.
Никакой кремации, конечно, не было, а было официальное перенесение останков Николая Васильевича Гоголя с кладбища Донского монастыря на Новодевичье кладбище, ставшее официальным советским пантеоном. И вот при официальной-то эксгумации и было обнаружено, что истлевшие останки мастера лежат в гробу не по православному обряду – руки не скрещены на груди. Руки лежали кое-как! Что же, он ими шевелил уже в могиле? Возникла загадка и легенда, а разгадка нашлась через тридцать лет.
Стояла «оттепель». Была какая-то надежда на возрождение гуманизма, нравственности. Померанчук с Жевакиным подают в суд на писателя-гробокопателя, но отсутствие главной улики – пресловутого экземпляра «Мертвых душ» – не дало возможности восторжествовать справедливости. Легенда стала мифом.
Сергей Александрович умирал среди своих любимых книг. Он не верил в Бога. Он был продуктом своей эпохи. В последние минуты он позвал свою супругу Нину. Та наклонилась к умирающему, чтобы услышать, что он шепчет:
– Нина, а ты веришь, что там, куда я ухожу, что-то есть?
– Верю, Сереженька, верю.
– Тогда я буду ждать тебя и скучать.
Мы с Перфишкой и Белкиным любили ходить в ресторан «Россия». Все ходили в рестораны со своей водкой, а мы ходили со своей закуской. Действительно, водка одинакова везде, что дома, что в магазине, что в ресторане. А вот закуска! Перфишка брал домашнее сало в чистой тряпице, Белкин – баночку белых маринованных грибков, а я в пакетике приносил квашеной пластовой капусты. Официант подавал нам чистые тарелки, хлеб и водку.
У выхода из ресторана стоял Сережа – каменный, красивый, двадцатилетний, в брюках, закатанных до колен, с рыбацкой сетью через плечо. Мне все время хотелось назвать его Андреем, наверное, потому что рыбак Андрей, первый ученик Христа, был так же молод и красив, когда его впервые увидел Спаситель и позвал с собой.
Вот тогда я и видел Сергея Александровича в последний раз. Зачем убрали эту декоративную скульптуру, моделью для которой в тридцатые годы послужил Сережа Жевакин? Сейчас она была бы уже памятником.
Часть вторая
Натюрморт
XVII. Кисть рябины с каплями дождя
Лет десять назад жители города могли еще полюбоваться этим домиком; кое-кто, возможно, и помнит небольшой двухэтажный особнячок среди зарослей вишняка с верандой, увитой диким виноградом. Он стоял на Ижорской улице, почти напротив госпиталя, второй дом от угла; фотографам надо было его снимать на память, как святыню, – в нем жил и умер известный мастер светописи Максим Петрович Дмитриев. В этом же доме жил Пирожников, которого все звали Агрономом. К нему обращались за хорошей рассадой, саженцами – во время войны и в послевоенные годы большой город кормился за счет огородов. Ходила сюда и Вера Николаевна покупать яйца, а иногда и курицу покупала – если кто из близких болел и надо было сварить бульон. Эти покупки были только причиной прихода, а самое главное – у Веры Николаевны и Пирожникова была общая страсть – цветы. Все в округе восхищались пионами и маками Веры Николаевны, о ее ирисах говорили: «обалденные». Она и Виктор Пирожников обменивались цветочными клубнями, луковицами тюльпанов и гладиолусов и делились друг с другом опытом по выращиванию цветов.
