Генка летом специально приезжал к Фомину знакомиться: наслушался в городе о чудаке-художнике, вот и приехал. И не напрасно: провел мастеру электричество в сарайку, да не на скорую руку, а все по правилам: через фарфоровые изоляторы, и розетки поставил на текстолитовых подрозетниках – благо все у старика было приготовлено. И вот теперь неожиданная приятная встреча.
– У нас к тебе, Гена, от обчества большая просьба, – продолжил Фомин. – Ты в прошлый свой приезд говорил, что дружишь и как бы считаешь за своего учителя Федора Григорьевича Сухова, поэта нашего знаменитого?
– Знаком я с ним, дружу и за учителя считаю, – ответил Генка, принимая из рук Африкана Ивановича чашку с чаем.
– Вот в чем заковыка. Ты Сельскую Мазу знаешь?
– Ну, знать знаю, а бывать не бывал. А в этом году – вчера проплывали, так, смотрю, уже и колокольни-то нет – порушили, что ли, или сгорела? Сельская Маза – это что километров десять повыше Макарьева на песках стоит?
– Да-да, на песках. А храм-то без молитвы и сам развалится. Маза совсем вымерла: мужиков – три пьяницы, молодежи вообще нет, а старухи, может, в Бога-то и верят, но из книги и двух слов прочитать не могут, и решило обчество сельское свою единственную святыню спасти: вот эту церковную Библию – Фомин постучал по холщовому мешку, – отдать Федору Григорьевичу Сухову. Сам он не из Мазы, родился на горе, в Красном Оселке, но родня его из Мазы и его там помнят и уважают. А тут еще, видимо, и промысел Божий: только вчера Елизавета Саввишна прибыла ко мне с этой просьбой из Мазы, пешком шла, а сегодня и вы тут как тут.
– Борис Федорович, да никаких проблем: прямо завтра же и передам. И сам с ним встречусь с превеликим удовольствием.
Фомин не торопясь взял со скамейки торбочку, расстегнул молнию и вынул полиэтиленовый пакет, из которого достал завернутую в белую полотняную тряпицу огромную книгу. Дубовые доски, обтянутые свиной кожей, надежно, в течение столетий, хранили священные тексты. «Книга глаголемая» глубоким тиснением было выдавлено на крышке, а на корешке чуть мельче, но отчетливо читаемое: «Библия Покровской Церкви Села Маза». Даже замки были целы, с родными бронзовыми застежками, сохранившими кое-где тусклый блеск двухсотлетней позолоты.
Генка расстегнул застежки и открыл книгу. На титульном листе в полный рост, с многочисленными ухищрениями, в картушах и излишествах, стояла Елизавета Петровна с никем не понятым до сих пор девизом, взятым из посланий апостолов: «Да не укончанная исправиши…» Этот портрет императрицы Елизаветы замечателен тем, что, начиная с него и до сегодняшних дней, портреты государей и государственных лиц России стало возможным писать либо членам Академии, либо с разрешения Академии. Поэтому с Елизаветы и кончая Микояном и Брежневым физиономии наших правителей достаточно достоверны, а вот Петра писал кто ни попадя, так мы и не поймем до сих пор, каков он был собой. А случилось так потому, что как раз за год перед выходом первого издания Библии с Елизаветой-императрицей произошел казус: в 1750 году гравер-художник Конон Тимофеев изготовил, вырезал и отпечатал огромным тиражом парадный портрет императрицы, да такой, что когда она себя увидела, то в обморок и упала, а пришла в себя со словами: «Да за что же он меня так изуродовал-то?» И издала императрица указ, по которому государственных лиц изображать только под ответственность Академии художеств. Это коснулось и первого исправленного издания Библии, которое готовилось почти сто лет. Переизданная несколько раз десятками тысяч экземпляров, была она в каждом храме России, – служила эта главная книга Православной церкви почти два века. И резали для нее около шестидесяти гравюр уже мастера Академии художеств Качалов да Соколов.
5
Видно, предписано было где-то в небесной книге нашим путешественникам испить всю радость речного туризма за один раз: бензин кончился напротив Кадниц, не дотянули десять километров до своего родного бакенщика Василича. Причем кончился совсем: резервная канистра пропала. То ли утром из-за дождя и урагана забыли ее на берегу, то ли придурковатый шкипер-алкаш спер ее в Макарьеве, пока все ходили обедать: уже не узнаешь. Хорошо, хоть потеплело чуть-чуть, но выглянувшее ненадолго вечернее солнце снова собиралось спрятаться в сиренево-красной закатной туче.
Сидели, усталые, на прибрежном песочке, гадая, что лучше: на веслах перебираться через успокоившуюся реку на родной гористый берег или засветло поставить палатку здесь, хотя вся одежда была такой мокрой, что даже мысль о палатке не грела.
В этот момент внезапно установившуюся над рекой тишину нарушил громкий рваный и надсадный рев двух «Вихрей», стоявших на одном транце глиссирующего на полуредане катера, который несся, разрывая небольшие волны, вдоль песчаных кос. Из катера над всем простором Волги, заглушая рев «Вихрей», разносились два громких возбужденных веселых голоса, которые пытались перекричать и моторы, и друг друга, и саму природу… На реке их голоса узнавали многие: это были братья Андрей и Сергей, профессора и доктора физматнаук и дети также профессоров университета и докторов физматнаук. Все у них в семье были чуть-чуть глуховатые и поэтому говорили громче принятого, а часто просто орали, возбуждая таким разговором не только себя, но и окружающих, заражая специфическим своим оптимизмом.
Одиноко покачивалась на отмели великовражка, так же устало и отрешенно сидели чуть поодаль друг от друга наши усталые герои. Генка думал: не похвастаться ли отцу, а точнее, не поделиться ли с ним необычной просьбой сельчан, но понимал, что напряжение последних суток не позволит отцу правильно оценить случившееся и не вызовет никаких эмоций. Надо подождать! Вот тут-то и затихли «Вихри», сбросившие обороты до холостого хода, и над рекой раздалось радостное:
– А вот и наши друзья…
– С охоты, с рыбалки, с добычей…
– Думают, как скрыть следы браконьерства.
Узнав о неприятностях, постигших рыбаков-туристов, братья на полтона снизили громкость и тут же все решили.
– Бензин украл шкипер. Мы его знаем, и знаем как жулика.
– Ночевать будете у нас на даче, в Трехречье.
– Мамка рада будет. Приготовит обкомовскую индюшку.
– Папка любит беседы беседовать с Геннадием о старинных книгах. Ему тоже будет сегодня праздник.
Все у братьев решалось быстро и надежно. Зацепив великов-ражку на буксир и врубив свои «Вихри» на небольшие обороты, они уверенно потянули ее внатяг через реку, на гористый берег, в сторону Кадниц, обозначившихся на светлом горизонте полуразрушенной колокольней. Когда караван пробирался узкой протокой между кадницкими островами в Кудьму, уже совсем стемнело, хотя было видно, как задираются широкие листья кувшинок, подымаясь на бегущую за кормой волну.
На лодочной станции турбазы «Росторгмонтажа» братьев ждал и уважительно встречал сторож-лодочник в белой панаме:
– О, да вы с гостями?
– Не в службу, а в дружбу: зацепи лодки и перетаскай все из них к нам в сараюшку. А мы пойдем разогревать гостей. Похоже, им уже совсем нехорошо.
