IV. Редкие вернутся домой
22.02.43
Вам, вероятно, Тасенька, хочется, чтобы я о войне рассказывал, а я всё ерунду какую-то пишу, вы можете говорить: «Вот воюет…» Недавно тов. Сталин поздравления всем фронтам объявил, а три фронта не удостоились, в том числе и наш.
Вчера разобрался в своём чемоданчике из Горького; кружка белая цела, путь её давно за 50 000 километров перевалил: два раза была в Средней Азии, побывала на Беломоро-Балтийском канале, пол-России проехала. Ещё я храню, как коллекцию, интересные письма, их около десятка; если доеду до дома, они приедут со мной. Есть среди них одно твоё, одно мамино и, конечно, все Галинкины. Письма интересные, когда-нибудь вы их прочитаете (для Галинки это будет очень-очень нескоро, когда можно будет дать ей их почитать). Тася, сохрани мои письма, а то я уже стал забывать позднюю осень 41-го года, когда мы месили грязь Рязанской области, и на душе было так же противно, как и под ногами. Мне будет интересно когда-нибудь оглянуться назад, на весь этот большой, иногда страшный путь. Путь, состоящий из дорог, которые мы не выбираем, в отличие от тех, о которых писал О. Генри.
25.02.43
Получил от Миколки письмо – ой, дурак, что-то ему на роду написано?.. Сообщает, что он в пехоте, если бы он только знал, что такое война и что такое пехота.
Получилось глупо, а пишет: «Поздравляй», – да с чем?!
Жалуется на вас, что его все забыли. Ну, пришлось все сплетни горьковские ему написать. Я, кроме Лёгочки, приблизительно знаю обо всех. На заводе меня не забывают и приглашают. Там все работают по-прежнему и «дрожат», как выразился Пузырёв. Один Севочка воюет, кажется, а Вайнштейн где-то в тылах «воюет». До войны меня всё агитировал: «Алексей Алексеевич, как только война начнётся, первыми поедем!»
1.03.43
«Ты сидишь у камина и с тоскою глядишь,
Как печально огонь догорает,
То он вспыхнет порой, то погаснет опять…»
Четвёртые сутки идёт большой бой, четвёртые сутки мы живём под открытым небом. Вытащили всё-таки нас из тёплых блиндажей. По календарю уже 1 марта, и солнышко весело светит. Сегодня ночь провели в какой-то сырой яме, покрытой сверху ветками, в ногах костёр жгли, было грустно, совсем как в романсе.
Вспомнилась Волга, как в яхте когда-то на воде приходилось спать, немного похоже. Но туристом я уже не буду никогда.
Можно красиво писать, как в багровых лучах заходящего солнца скрываются последние бомбовозы (самая интенсивная бомбежка бывает обычно на заходе солнца, вероятно, видимость лучше, надо спросить у лётчиков) и постепенно начинает стихать гул канонады. Наступает ночь, становится тихо-тихо, только слышен треск от маленьких, кое-где горящих костерков. Изредка пролетают тяжёлые снаряды, и вздрагивает земля (в полном смысле этого слова). Так написал бы журналист, побывавший здесь дней 5–10, а для нас это намного скучнее и прозаичнее.
13.03.43
Вас интересует, как идет война. Об этом сообщали газеты и продолжают сообщать: «Южнее озера Ильмень наши части вели наступательные бои, на остальных участках без перемен». Это очень неутешительная сводка. Старую Руссу мы пока не можем взять. Нам на помощь прислали 11 полных гвардейских авиадесантных дивизий из-под Москвы, в тылах стоит готовая к броску в прорыв 3-я танковая армия Катукова, а артиллерии не счесть.
Артподготовка в первый день наступления была настолько сокрушительна, что, когда через несколько часов мы проходили первую линию обороны немцев, там буквально не было квадратного метра без воронки от нашего снаряда, каждый, даже маленький, блиндаж был пробит. Кругом валялись исковерканные тела немцев, некоторые были перевязаны, это значит – сначала ранило, а потом добило. Картина потрясающая.
Еще более страшную картину я видел вчера. Неширокая полоска кустов и за ними ровное поле, и все эти кусты, и довольно большое поле устланы сотнями трупов красноармейцев – они замерзли, и их не успели убрать. Я прошел вдоль кустов, и, знаете, сердце окаменело. Описать эту картину у меня не хватит чёрной краски.
Редкие из нас вернутся домой!
17.03.43
Когда-то я считал, что мне не везёт в любви, а сейчас меня не любит смерть, у которой здесь очень богатый выбор. Вчера я «имел счастье» познакомиться с немецким шестиствольным минометом.
Мы вчетвером шли по телефонному проводу в штаб дивизии, который находится на правом фланге, где один стрелковый полк вклинился глубоко в оборону противника. Шел непрекращающийся уже две недели бой. Слева, недалеко, стучали наши пулемёты. Немец редко и монотонно простреливал всё миномётным огнём. Мины, к счастью, перелетали нас, заставляя только немного пригибаться. И вот, среди этого хаоса звуков я услышал, как заиграла батарея шестиствольных миномётов. Мины, курлыкая, как журавли, полетели в нашу сторону. Мы замерли и пару секунд лежали плашмя на земле, пока вокруг нас рвались 20 больших мин. Встаём, все целы, но идти дальше нельзя: порван провод, и телефонист обязан устранить обрыв. Один конец найден, второй – как ветром сдуло. В это время снова начинает играть батарея. Как поступить, находясь на голом месте, когда знаешь, что на тебя летят следующие 20 мин? Впервые я испытал явную близость смерти. Кругом воронки от только что разорвавшихся мин, но они маленькие, потому что земля мерзлая. Я бросаюсь в одну из воронок, свертываюсь в клубок и закрываю глаза. Сильно колотится сердце. Чувствую: что-то бьет меня по ногам, открываю глаза – только комья мерзлой земли. Телефонист лежит без сознания: несколько осколков пронзили его. Находим окопчик, я перевязываю раненого и оставляю его со вторым телефонистом, а вдвоём бежим по проводу до штаба, чтобы просить о высылке фельдшера с лошадью.
Через полчаса мы уже в штабе, который разместился в каком-то подземном военном городке, состоящем из устроенных немцами больших тяжёлых блиндажей с накатом в 5 бревен. Там тихо, спокойно, можно сказать, даже уютно. Комбат угощает обедом с водкой, что очень приятно после случившейся встряски, говорит, что они живут спокойно второй день и удивляется, почему немец их артогнём не накроет: ведь координаты городка известны.
20.03.43
В Старой Руссе по-прежнему немец. Танки, не повоевав, поехали грузиться на железную дорогу. Остатки авиадесантных дивизий, говорят, поедут под Москву.
Нас пока вывели во второй эшелон. Я живу в родном блиндаже, в том же глухом овраге, в котором раньше селились вороны, а осенью заняли мы. Вроде, как дом получается: сходили, повоевали, помёрзли и обратно к горячей печке. Так воевать можно, не правда ли?
А вообще-то бои шли очень тяжёлые. Если это был сон, то кошмарный, не дай бог увидеть такой.
Несколько дней тому назад «в боях южнее озера Ильмень», после нескольких суток, проведённых на снегу, я попал в дом, где расположилась наша ЦТС. Окна и двери выбиты, проемы завешаны плащ-палатками, но что в доме было замечательно, так это русская печь, которую телефонисты топили круглые сутки. Я, промёрзший, не спавший несколько суток, залез на эту раскалённую большую русскую печку (такая же у нас в Желнино), разулся, снял шубу и уснул. Позывной какой-то станции был «Лена», она не выходила на связь, и пока я засыпал, телефонист все время кричал «Лена! Лена! Леночка!» Во сне с этой горячей печки я попал в Горький и видел Леночку.
