— Аоа-ту… Аоа-ту… Аоа-ту… — начали скандировать
бронзовотелые.
Звуки их голосов достигли вершины Большой пирамиды, взлетели
к небу, окрепли. Казалось, десятки тысяч людей столпились внизу, у подножия,
отдавая небу свои голоса.
— Аоа-ту… Аоа-ту… Аоа-ту…
Жрец воздел руки. Воззвал рокочущим голосом, перекрывшим
ритмичные выкрики бронзовотелых.
— Я, Верховный жрец храма Белого Ягуара, правитель народа
Амару, алчущего Страны Дождя и Тумана, молю высшей благодати! Понимания!
Прозрения!
Руки жреца упали. Он обошел светильники. Бросил в каждый по
щепотке черного порошка. Синий туман поплыл над вершиной Большой пирамиды.
Ритуальный двор опустел.
Бронзовокожие столпились у жертвенного алтаря. Лихорадочно
заблестели глаза.
Сильный юноша с удлиненной бритой головой выступил из толпы.
Подал жрецу каменную чашу, протянул зеленое нефритовое шило.
В чаше кроваво и зловеще плескалась алая жидкость.
Жрец склонился над алтарем. Опустил в чашу острие,
блеснувшее багрянцем. Коснулся зеленой каменной иглой ушей распятой, оставив
кровавые следы. Каменным черным ножом разжал зубы жертве, зеленым шилом
коснулся ее языка. Опустился на колени.
— Аоа-ту… Аоа-ту… Аоа-ту… — продолжали ритмично вскрикивать
бронзовотелые.
Певучие звуки непостижимым образом усиливались, умножались.
— Великая богиня Чалькацинго, повелительница двуглавого
ящера, прародительница драгоценных близнецов! — воззвал жрец. — Даруй
Посвящение!
По небу пробежала огненная рябь. Жрец продолжил:
— Во имя милосердного Теекатлипоки, дымящегося зеркала
вселенной. Даруй посвящение!
Во имя Белого Ягуара!
Даруй Посвящение!!!
На площадку ритуального двора вышли пятнадцать человек в
зеленом. Шестнадцатый, облаченный в плащ красного цвета, замер в углу площадки.
Четверо зеленых отделились, надвинулись на красного, грозя короткими копьями.
Пламя светильников взлетело над ритуальным двором,
отразилось в голубом дыму, сочащемся уже отовсюду. Запульсировало, укрывая
разыгрывающуюся драму. Огненные пульсации достигли вершины Большой пирамиды.
Охватили ее облаком слепящего газа.
Лишь черное агатовое зеркало противилось яростному натиску
холодного света. Оно глотало, поглощало, вбирало в себя голубое пламя, пока не
сумело смять, одолеть его. Светильники притухли.
На площадке ритуального двора четверо зеленых, грозивших
красному, стояли, держа обломки копий в руках. Грозно и победительно смотрел на
них красный.
По небу пробежала алая рябь.
Жрец коснулся лбом каменной площадки. Вслед за ним пали ниц
бронзовотелые.
— Будь вечен великий Кецалькоатль, дарующий землю! —
громовым голосом воскликнул жрец. — Будь вечна мать Чалькацинго, владыка
вселенной! Будь вечен народ Амару, племя Белого Ягуара! Великие боги! Мы
получили Посвящение! Аматтальма — живое воплощение Великой богини любви — с
нами.
По небу пробежала розовая рябь.
Бронзовотелые отпрянули к краям площадки. Жрец выдвинул
из-за алтаря дымящуюся жаровню. Снял серебряную чашу. Зачерпнул из нее
нефритовой ложкой. Подошел к алтарю.
Распятая оставалась безучастной. Каменным ножом жрец разжал
ее зубы. Вложил в рот содержимое ложки. Провозгласил:
— Она съела!
По небу пробежала синяя рябь.
Ему подали обсидиановый нож с нефритовой чашей. Жрец
приподнял с бедра распятой клетчатую повязку, склонился над ее нежным телом,
взмахнул сверкнувшим обсидианом.
По небу пробежала голубая рябь.
Бронзовотелые напряженно замерли. Разящий обсидиан грозил
вонзиться в трепещущую плоть распятой. Каменный нож взметнулся. Бронзовотелые
вздрогнули, но…
Жрец продолжал склоняться над алтарем. Долго. Выпрямившись,
он указал на бедро распятой. Там алым цветком распустилась татуировка.
По небу пробежала белая рябь.
Гортанные крики радости взлетели в ночное небо. Светильники
погасли разом. Лишь звезды Большой Медведицы сверкали над опустевшим алтарем.
Лишь тишину тропической ночи наполняло все удаляющееся:
«Аоа-ту… Аоа-ту… Аоа-ту…»
Глава 2
Говорят, что много друзей не бывает. Бывает, если всю жизнь
прожил на одном месте. Со всеми своими подругами (почти со всеми) я
познакомилась… на горшке. В самом прямом смысле, на эмалированном детсадовском
горшке.
В детский сад, благодаря темпераменту Маруси, я попала лишь
со второго захода. Маруся, конечно, необузданная стихия, но и во мне, видимо,
нечто этакое (импозантное) с детства присутствует. Думаю, точно присутствует,
иначе чему бы Маруся столь бурно обрадовалась, впервые увидев меня?
С последствиями этой радости я тут же и была
госпитализирована, долго лечилась со своими ушибами и переломами, а когда
здоровье восстановила, меня снова в тот же детский сад отвели.
На этот раз мне повезло — сразу в нечто вроде клуба попала,
в самое приличное общество, причем в разгар задушевной светской беседы.
Произошло это потому, что мой извечно виноватый папа все утро вынужден был,
стоя по стойке «смирно» перед мамой, выслушивать, какой он никчемный человек и
что ему на этот раз моя бабуля сделает, если он, дундук, снова неудачно ребенка
в детский сад отведет. Моя мама — дивная женщина — всегда имела, что сказать, а
уж по такому серьезному поводу, как я, тем более. Поэтому папе стоять по стойке
«смирно» долго пришлось, и мы (к моей радости) опоздали на завтрак.
— У нас процедура, — кокетливо сообщила папе (а он был
потрясающим красавцем — весь в меня) воспитательница, — там Сонечка с детками и
познакомится.
И она повела меня в местный «клуб», где впоследствии
разворачивались интереснейшие события моей младой жизни, открывались тайны
мироздания и доверялись страшные секреты. Как вы уже догадались, это была
туалетная комната, где рядком на горшках сидели: Маруся, Лариса, Роза, Тося,
Люба, Нелли, Тамарка…
В общем, не буду всех перечислять, чтобы не упоминать Юлю,
которая сыграла недавно в моей супружеской жизни роковую роль…
Ох! Вспоминать очень тяжко! Трудно сразу и мужа и подругу
терять…
И вот теперь я несчастна. Опять одна, у меня снова нет мужа.
Каких-то лет десять назад это был повод для невообразимой радости, для
облегчения, но теперь я вдруг поняла, что муж был любимым. И мой сын его папой
своим родным считает. И распалась дружная семья…
Я, неисправимая оптимистка, смертельно загоревала, и
опустила бы лапки, и повесила бы нос, и совсем бы пропала, если бы у моей
Алиски не случилась беда.
