Когда человеку плохо, он обычно тянется к тому, кто
благополучен и счастлив. Это не правильно. Надо идти к тому, кому еще хуже, кто
потерялся совсем. Надо идти к нему и помогать, и жизнь тогда заиграет новыми
красками, а фортуна повернется к вам своим прекрасным лицом.
Я крепко спала (что в последнее время редкость), когда среди
ночи раздался телефонный звонок. Из Петербурга звонила Алиса. Оказывается, горе
человека ожесточает. Звонок?! Ночью?! В другое время я взволновалась бы, теперь
же была лишь возмущена.
— В кои-то веки удалось заснуть, — гаркнула я, — и вот те,
здрасте, кому-то бессовестному приспичило меня разбудить.
Голос Алисы звучал вяло и безжизненно.
— Сонечка, не ругайся, — жалобно попросила она. — Мне худо,
худо.
Я взревела:
— Что? Не ругайся?
Остановиться я уже не могла, а глянув на часы, и вовсе
взбесилась:
— Почему бы мне не поругаться? Ты представляешь, что такое
ночь для женщины, которая рассталась с любимым мужчиной? Ночь — это не просто
ночь, а пытки ада! Теперь, когда ты меня разбудила, до утра не усну, лежать
буду и мучиться, чем там они занимаются, мерзавцы, что поделывают?
— Кто? — изумилась Алиса.
— Да Женька с Юлькой, о ком же я могу говорить! Уснули уже
или еще… Сама понимаешь… У них же медовый месяц, этим они с вечера и до утра
занимаются, потому и сплю так мерзко. Боже! Как представлю, что мой Женька! Мой
Женька!! С этой проституткой!
— С твоей любимой Юлей, Юлей, — вяло подсказала Алиса.
— Ужас! Ужас! — живо отреагировала я. — И после всего этого
ты, бездушная, будишь меня?!
— Мне худо, — прошелестела Алиса. — Очень худо. Просто
умираю, умираю.
Если учесть, что не прошло и недели, как мы с Алисой
расстались, то станет ясно, почему я так скептически к ее словам отнеслась.
Неделю назад Алиса на собственном вернисаже выглядела по-трясно. Была вызывающе
счастлива, непростительно молода и красива. Нетрудно представить, как это
«радовало» меня, убитую горем, подругой и мужем.
— В чем дело? — сухо поинтересовалась я. — Каким это образом
ты умираешь? На вернисаже ты выглядела не старше двадцати пяти, так изволь и
чувствовать себя так же.
— Сейчас я выгляжу на пятьдесят, — порадовала меня Алиса и с
печалью добавила:
— Сухость во рту, и раскалывается голова.
— Ха! Сухость во рту! Раскалывается голова! Передать не
могу, как я разозлилась.
— Милочка, симптомы известные, — саркастично рассмеялась я,
готовясь к многочасовой лекции о правильном образе жизни.
В роли лектора, естественно, видела исключительно себя —
кого же еще? Не Алису же.
— Богемная жизнь! — вдохновенно воскликнула я. — Об этом
надо было в первую очередь думать, когда на старости лет взбрело в голову тебе,
психологу, художницей сделаться.
— Сбылась моя мечта, — едва слышно произнесла Алиса.
— Так не жалуйся теперь! — гаркнула я. — Сухость во рту,
раскалывается голова. Богемная болезнь! Элементарное похмелье! Теперь ты по
такому ничтожному поводу мне каждый раз из Питера в Москву будешь звонить?
Послушай: если головка бобо, а во рту бяка, не жаловаться надо, а лечиться.
Баночку пива прими, и все как рукой снимет.
— Не снимет, — возразила Алиса. — Мне худо, очень худо, и
страшно болит голова, голова.
— И что? Что прикажешь мне делать? Бежать из Москвы в Питер
накладывать компрессы, компрессы? — спросила я и тут же на себя разозлилась.
Привычка Алисы повторять последние слова заразна. Как только
я начинаю общаться с ней, тут же твержу одно и то же. Сколь ни стараюсь, как за
своей речью ни слежу, слова-дублеры сами слетают с языка, и ничего поделать с
этим не могу. Только злиться и остается.
Я злилась, а Алиса уже рыдала. Естественно, в такой
обстановке сон пропал.
— Хорошо, хорошо, — сказала я Алисе. — Не будем ругаться,
скажи прямо: что ты хочешь от меня? От меня!
— Соня, я чахну, — прошелестела Алиса. — Здесь творится
нечто странное. По телефону объяснить не могу, пожалуйста, приезжай, приезжай.
И я поехала.
Алиса — психолог. Уж не знаю какой. Но, судя по отзывам
специалистов, хороший. В любом случае, этого ее качества я оценить не могу,
зато с полной ответственностью заверяю, что художник она отвратительный. На
вернисаже ее я просто сгорала со стыда. Тем больше сгорала, чем сильней Алису
хвалили. Первую картину я кое-как «зажевала», вторую даже «переварила», а вот
третьей «подавилась». Громадное полотно: три на четыре. Литры краски, а в
результате лежащая на спине корова, белая в черных яблоках, и над ней вместо
неба — полосатый матрас, вместо солнца — зеленый арбуз. Если это талант, тогда
что бездарность?
— Алиса, — с присущей мне прямотой сказала я, — тот, кто
внушил тебе, что ты художник, — враг твой. Жила сорок лет без холста и красок и
дальше без них живи. Мой тебе добрый совет.
Вместо спасибо Алиса обиделась. А все ее Герман. Он, и
только он, портит Алису, всем капризам ее потакает. Мало ли что ей в голову
взбредет? Сегодня — художница, завтра — дрессировщица. Так что же, тигров ей
покупай? Другой бы муж покрутил у виска пальцем, да тем дело и закончилось бы,
Герман же новую квартиру купил. На Васильевском острове, на набережной реки
Смоленки. Роскошную квартиру в двух уровнях, с громадной мастерской под самой
крышей, с гигантским окном. Твори, дорогая!
И дорогая творит. Видели бы, что она вытворяет — чистит
кисти о холст, называя это вдохновением. Захламила мазней мастерскую! Зато
теперь все вокруг говорят, что у Германа жена художница.
С этими мыслями я подкатила к дому Алисы, с ними же вошла в
подъезд, нервно перекладывая объемистую сумку из одной руки в другую.
Загрузилась в лифт. Едва Алиса открыла мне дверь, в нос ударил запах красок.
Бросив на пол сумку, я помчалась распахивать окна.
— Ну-у, дорогая, — воскликнула я, когда во всей квартире
распахнутым оказалось все, что возможно, — головная боль и сухость во рту —
цветочки. Так и токсикоманкой недолго стать.
— Думаешь, дело в красках? В красках?
— А в чем же еще? Здесь же газовая камера! Как только Герман
такое терпит?
— Герман в Мексике, в Мексике, — напомнила Алиса.
Сама там недавно была, страшенный роман поимела, но никакого
Германа не заметила. Впрочем, Мексика большая, да дело и не в том.
Я наконец пригляделась к Алисе. Она действительно выглядела
кое-как. Ее пастельно-бронзовый загар, с которым она не расстается круглый год,
поблек, кожа посерела. Яркие синие глаза угасли, потеряли лазурность. Даже
волосы, роскошные волосы цвета спелой пшеницы потускнели и стали похожи на
солому.
