— Конечно, суну, конечно, суну, — заверила я.
— Это опасно, это опасно, — встряла Марго. Я строго на нее
посмотрела и изрекла:
— Кому-то срочно пора в оранжерею, пора цветы удобрять,
цветы удобрять.
Марго поджала губы, подхватила ведро и нехотя поплелась
вверх по лестнице. Я проводила ее нетерпеливым взглядом и, когда Марго скрылась
в мастерской, уставилась на Алису.
— Ну, — сказала я, подпирая руками бока, — рассказывай,
дорогуша, что здесь происходит? Что здесь происходит?
Алиса перестала плакать, осушила платочком глаза и
промямлила:
— Ничего не происходит, ничего не происходит.
— Да, если не считать той мелочи, что ты потихоньку
загинаешься. Рассказывай, или я иду собирать чемодан. Останешься одна,
останешься одна,
Алиса испугалась и начала рассказывать:
— Я скрывала от тебя, но в наших отношениях с Германом не
все так ладно, как выглядит, как выглядит. Много лет назад Герман страстно
влюбился. Почувствовав охлаждение, я страдала, изводила себя, а когда получила
анонимку, получила анонимку…
Признаться, я растерялась. Что она говорит, эта несчастная?
При чем здесь Герман?
— Алиса! — закричала я. — Какой Герман? Какой Герман?
— Мой! Мой! — вторила мне Алиса.
— Это понятно, но зачем ты мне это рассказываешь? Рассказываешь.
— Слушай, слушай, — рассердилась Алиса. — Ты сбиваешь меня,
сбиваешь меня.
«Этак она никогда до сути не дойдет», — испугалась я и
решила молчать. Алиса продолжила:
— Получив анонимку, я узнала, что он мне изменяет. Правда,
не узнала с кем, но так была убита горем, что решила покончить собой, покончить
с собой.
Я пришла в ужас:
— Сумасшедшая! Сумасшедшая!
— Герман был тогда в Мексике, — скорбно сообщила Алиса. — Он
почуял неладное, примчался в Ленинград и спас меня, спас меня. Я показала ему
анонимку, он признался, что согрешил, но поклялся мне в вечной любви и со
слезами просил прощения, просил прощения.
— И ты простила? И ты простила? — изумилась я, конечно же,
вспоминая своего Евгения.
Алиса потупилась:
— Простила. Некоторое время мы жили душа в душу, и вдруг, и
вдруг…
— Опять охлаждение?
— Да. Все повторилось. Вплоть до анонимки. Герман клялся
вновь, что увлекся, сглупил, но любит только меня, только меня.
Я с укоризной взглянула на Алису:
— И ты опять поверила, опять поверила. Она горько вздохнула
и призналась:
— Увы, да. Мы помирились и снова жили душа в душу. Ты видела
сама, видела сама.
Узнать такое о жизни подруги всегда интересно, но все же я
спросила:
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Чтобы ты знала — Герман не святой, не святой, — опять
заливаясь слезами, ответила Алиса.
Я выразительно закатила глаза, воздела руки и воскликнула:
— О боже! Герман не святой! А кто святой? Святые на небе, а
не здесь, в этом аду. На грешной земле недалеко до греха и святому. Кстати, ты
столько лет скрывала от меня его похождения, а твои подруженьки в курсе? —
ревниво поинтересовалась я.
Алиса отрицательно покачала головой:
— От всех скрывала, от всех скрывала. Я удивилась:
— Зачем же ты на вернисаже затеяла тот глупый разговор?
Зачем начала рассказывать, что Герман когда-то изменял тебе? Таилась-таилась, и
вдруг такие сообщения. Признаться, я подумала, что ты просто шутишь. Уверена, и
все так подумали, все так подумали.
Алиса внимательно посмотрела на меня и спросила:
— Неужели ты не догадываешься, с какой целью я затеяла тот
разговор?
Я растерялась и пролепетала:
— Нет, не догадываюсь, но, возможно, мне просто не хватает
информации, не хватает информации.
— Так слушай. Соня, я уверена, Герман и в этот раз сбежал от
меня в Мексику, он без ума от новой своей пассии. Так было в первый раз, во
второй, так происходит и сейчас. Он опять влюбился, и на этот раз серьезно.
Боюсь, он хочет развестись, развестись.
Услышанное так испугало и удивило меня, что я не поверила
своим ушам. Герман хочет бросить Алису? И поэтому убегает в Мексику?
— Ничего не пойму, — рассердилась я. — Можешь ты толково
объяснить, откуда у тебя такая информация? Опять получила анонимку? Получила
анонимку?
— Нет, подслушала его телефонный разговор, — с новыми
рыданиями сообщила Алиса. — По сотовому он разговаривал с этой женщиной,
объяснял ей, что я могу догадаться, что нельзя рисковать. В общем, я поняла,
что это кто-то из моих подруг, из моих подруг.
— И что ты ему сказала?
— Ничего. Он очень изменился. Если Герман догадается, что я
знаю о его романе, то сразу поднимет разговор о разводе. До тех пор, пока я
пребываю в неведении, он не решится сообщить мне о своих планах. Он трус! Трус!
— Как все мужчины, — успокоила я ее.
Алиса закрыла лицо руками, уронила голову на колени и
заплакала так, что я запаниковала. Она икала, хлюпала, хрюкала и подвывала,
задыхаясь и не в силах вымолвить ни слова. Я позвала Марго. Вдвоем мы кое-как
отпоили ее лекарствами. Когда Алиса немного успокоилась, я выпроводила Марго и
спросила:
— Следовательно, тогда, на вернисаже, ты ляпнула об измене
Германа, чтобы посмотреть на реакцию подруг?
— Да, — кивнула Алиса.
Тут же пожалела я, что не знала в свое время, как и на кого
смотреть. Уж я бы сразу подлую негодницу разоблачила, но теперь придется
ограничиться лишь наблюдательностью Алисы.
— И какова была их реакция? — горюя, поинтересовалась я.
— Обычная. Все подумали, что это шутка.
— Ха. Наивно было полагать, что эта змея так запросто даст
себя разоблачить. Но почему ты решила, что Герман хочет тебя оставить? Знаешь
же пословицу: седина в бороду — бес в ребро. Погуляет и вновь вернется, как
было уже не раз.
Алиса скорбно покачала головой:
— Нет, теперь не вернется. Он даже мне не звонит. Как уехал,
так нет от него ни одной весточки. Теперь он точно бросил меня.
Я растерялась. А как же телеграммы, звонки?
— Алиса, ты все придумала? Ты обманывала меня? Обманывала
меня?
— Да, все устроила так, чтобы змея эта не радовалась. Пускай
думает, что Герман не бросил меня, пусть думает, что он дурит ее, дурит ее.
