Преодолев пылающий барьер, Мигель вылетел на палубу.
Дымилась одежда, но ему удалось достичь борта. Мигель столкнул в воду ящик со
спасательным плотиком, бросил за борт девушку и прыгнул следом за ней.
Оказавшись в воде, он помог девушке удержаться на плаву. Вскоре они устроились
на надувном плотике.
Энергично работая маленькими веслами, Мигель отплыл от
накренившегося судна. Он все греб и треб, пока девушка не пришла в себя.
— Утонул, — тихо и отрешенно сказала она. Он обернулся.
Корабля не было. Лишь крутая волна качнула спасательный плотик. Мигель Эррерос
взял безжизненную руку девушки, ласково сказал:
— Ничего. Судно застраховано. Не нужно расстраиваться. Вы со
мной, а значит, ничего не случится.
Он извлек из кармана обгоревшего пиджака резной браслет.
— Теперь вам не скоро доведется посмотреть мою выставку. Я
так виноват. В компенсацию примите этот маленький подарок.
Удерживая руку девушки, он попытался надеть браслет на ее
тонкое запястье.
— Нет! — вскрикнула она, не зная почему и от чего
отказывается. — Нет!
Но Мигелю все-таки удалось надеть браслет — пернатый змей
ласковым кольцом охватил руку девушки. Как ни странно, но она тут же
успокоилась. Даже щечки ее чуть порозовели, хотя нервная дрожь продолжала
сотрясать тело.
— Я расскажу вам древнюю сказку моего древнего народа, —
поглаживая ее руку, сказал Мигель. — Это вас успокоит.
И звуки удивительного языка, насыщенного согласными, поплыли
над морем. Девушка перестала дрожать, вслушиваясь в чарующую музыку этой речи.
Совершенно непонятной и… такой понятной.
* * *
Четыре реки легли к ногам Мастера. Холод вод обнял душу
творящего лики богов. Ощутил он текучесть жизни.
Подарили потоки злато, заструились с плеч Атуэя.
Сколько вод утечет в безвестность? О, сколько вод!
Забурлили гневные реки. Промыли четыре каньона в теплом
пепле души Атуэя, по утраченной воле стеная.
Сердце Мастера объял холод. Каждый смертный к нему приходит.
Сколько холода в водах мира? О, сколько холода!
Четыре реки притекли к Атуэю. Четыреста лунных дней ждал их
Мастер. Рыдала Земля Любви обреченно.
Четыре реки — рубцы души Атуэя.
Четыре реки!
Первая — дочь забвенья.
Сколько вод может смыть память? О, сколько вод!
Вторая — дитя надежды.
Сколько лун погасят надежду? О, сколько лун!
Третий поток — сын грусти.
Сколько грусти падет листвою? О, сколько грусти!
Четвертый — дитя разлуки.
Сколько вод от встречи до встречи? О, сколько вод!
Прекрасным днем полнолунья, в день Пернатого Змея. В день
скорби. Роздал душу свою Мастер. Роздал, любовь утратив. Утратив надежду.
Забурлили потоки пенно. Устремились к морям сверкая.
Омылся взгляд Атуэя.
Сколько лун отразилось в водах? О, сколько лун!
Влились в моря реки. Океан их пленил берегами.
Сколько лун шел усталый Мастер к океану, бурлящему пеной?
О, сколько лун!
Тщетно молил Мастер отпустить на свободу душу.
Не знают тепла воды!
Тысячу мер нефрита принес к берегу Мастер.
Рассмеялся морей владыка.
— Как отыскать душу? Так глубоки воды!
Может быть, унесла. Мастер, душу та, что с ладьи бежала.
Рабыня с бронзовой кожей.
Сверкнул океан солнцем.
У вод нет состраданья!
По следам памяти предков направил парус свой Мастер. На
острове Вечной Печали он отыскал беглянку.
Отвернула лицо рабыня.
— Сколько лун ждала тебя, Мастер? О, сколько лун!
Не за мной ты спешил, Мастер! Может быть, ты искал Забаву?
Протянул ей ладонь Мастер. И тепло очага ей отдал.
Улыбнулась рабыня. Взглядом обогрела лицо Атуэя. Мастер тоже
согрел глазами обнаженное тело рабыни.
Унесла их ладья к свету. Унесла очарованных счастьем.
Стража полночью их схватила. Смерть, Пернатого Змея милость,
им обещана за преступленье.
За разврат! За святотатство!
Перед казнью плечо рабыни украсил искусно Мастер. Нарисовал
он птицу.
— Татуированная Аматтальма, — Мастер назвал ее имя. — Ты
обретешь свободу! Любовь моя больше безумья. Любовь моя выше смерти,
Не думай! Взмахни крылами. Лети. Спасайся!
Смахнула слезу Аматтальма. Взметнулись белые крылья.
И унесли Аматтальму.
Прочь от смерти!
Прочь от неволи!
В Землю Вечной Любви.
Быстрых потоков холод выстудил Мастера кожу. Стал он
прохладней рыбы. Стал он придонным илом.
Долго ли ждать, чтоб потоки вынесли ил на равнину? Чтобы
согрело солнце щедрость речных подношений?
Долго!
* * *
Когда Мигель закончил свой рассказ, девушка действительно
ожила. Опустила руку, украшенную каменным браслетом, в море. Тихо сказала:
— Вода такая ласковая. И теплая…
Она с благодарностью взглянула на Мигеля, на его гладко
выбритую, удлиненную голову, которую покрыли ожоги.
«Удивительно, голова у него, как у сеньора Диаса, как у
Диего», — подумала девушка.
Мигель улыбнулся.
— Море моей родины прекрасно, — сказал он. — Оно было таким
же за многие тысячи лет до нас. Это наше наследство.
Девушка нахмурилась.
— Сеньор Эррерос, — спросила она, — ваш рассказ так
необычен. Но я уже в который раз сталкиваюсь с этим диалектом. Я изучаю испанский,
и мне интересно…
— Испанский? Диалект? — удивился Мигель. — Нет, мой язык
очень древний. Испанского не было и в помине, когда люди говорили на нем.
— Вы шутите! Вы все шутите, — рассердилась девушка.
— Ничуть. Это язык древних ольмеков. Он понятен… лишь тем,
кому понятен.
Девушка отвернулась.
Несмотря на ужас, который она перенесла, на неудобство
спасательного плотика, на то, что одежда ее вымокла до нитки, ей вдруг стало
тепло и уютно.
