— Сходится-то сходится, — скептически заметила я, — только
не верится, что Алиска способна выучить даже сказочку про белого бычка. Памяти
ее даже на сплетни не хватает.
Фаина возразила:
— Не такая уж она и глупенькая, как прикидывается.
Испанским-то владеет в совершенстве. Смогла же выучить. Да и коллеги,
психологи, совсем не считают ее бездарью, во всяком случае в профессиональном
плане. По-моему, она просто прикидывается глупышкой, причем очень удачно. К
тому же под гипнозом человек очень многое может.
— Что? Что может? — занервничала я. — Галиматью сочинить, от
которой кровь в жилах стынет? Древний язык выучить по трем-четырем отрывочным
текстам? С налету придумать поэтические притчи, притворяясь, что переводит их с
мертвого языка?
— Кто знает? Кто знает? — покачала головой Фаина. —
Возможно, все дело в цветах. У местных жителей их семена раздобыла, привезла,
цветочки вырастила и нанюхалась. Эти индейцы мастера по галлюциногенам…
Грибочки там всякие, цветочки… В сельве и в джунглях этого добра навалом. Хотя…
Нет, медитативный текст. Явный гипнотический ритм, причем в русском варианте
даже менее заметный. Очень похоже на гипноз. К тому же приемчики специфические,
использование стрессовой ситуации… Слышала я, Мархалева, что индейские шаманы и
не такое творить могут. Сплошные чудеса у них там, видения. А Алиска, дурочка,
возомнила себя богиней.
Я призадумалась, мысли потекли в другом направлении.
— А знаешь, Фаня, — поделилась я своими выводами, — Алиска
потому и молодая такая, что богиней себя возомнила. К тому же и Герман не
устает ее в этом убеждать. А все остальное, конечно же, чепуха. Нет никаких
ольмеков. Все фантазии Алиски. И тут я вспомнила о картинах.
— Фаня! — вскричала я, — пойдем в мастерскую, я такое тебе
покажу!
Мы поднялись в студию. Я расставила перед потрясенной Фаиной
чарующие полотна, которые их создательница пренебрежительно назвала обычной
мазней.
— Вот это да! — выдохнула Фаина, приклеившись взглядом к
творениям Алисы. — Кто ж это такое нарисовал?
— Наша богиня, — иронически усмехнулась я. — Ну, и как это с
точки зрения психиатра?
— Охрененно! Обследование нужно проводить, — серьезно
ответила Фаина.
— Чего? Чего обследование? — изумилась я. — Думаешь, что
полотна древние?
— Не полотна древние, а ты дремучая! — рассвирепела Фаина. —
И не «чего», а кого обследовать нужно, — отрезала она, глядя на меня как на
ненормальную. — Алиску пора срочно в мою клинику тащить. Слышала что-нибудь о
творчестве душевнобольных?
Я отрицательно покачала головой.
— Вот, — усмехнулась Фаина, — а я таких чудес насмотрелась.
Был у меня больной, который в нормальном виде, в период ремиссии, вообще ничего
нарисовать не мог, даже избушка у него похожей на колобок выходила. А вот в
момент обострения шизофрении рисунки ему удавались блестяще. Представь только:
попросила его нарисовать картину на тему власти. Он мне и изобразил власть!
Простым карандашом изобразил. Да как!
— Ну? И как же он это сделал? — заинтересовалась я.
— Нарисовал власть в виде открытой человеческой ладони,
причем изображенной так натурально, что прорисованными оказались все
капиллярные линии. Фотография и то такой четкой не бывает.
— Ладони? — разочарованно протянула я.
— Да-да, ладони, — подтвердила Фаина. — На ладони этой,
занявшей весь лист, очень натурально расположились муравьи. Тоже, между прочим,
весьма натуральные. А указательный палец другой руки, возникающей откуда-то
сверху, из-за края листа, сталкивал этих муравьев в центр ладони. При этом и
сомнений не возникало, что и рука и палец принадлежат одному человеку, хотя
больше на листе ничего нарисовано не было. Вот так-то, Мархалева!
— Сравнила, — закатывая глаза, сказала я, — то псих, а то Алиска.
У нее же нет шизофрении.
— Мне все равно, что псих, что Алиса, — с необычайным
цинизмом поведала Фаина, — я вижу явное сходство. Что можно сказать о женщине,
которая выставляет немыслимую мазню, а настоящие свои творения прячет так, что
никто о них не догадывается?
— Ненормальная! — тут же дала ответ я.
— Вот, — воздев к потолку палец, заключила Фаина. —
Творчество может многое о душевном состоянии пациента сказать. Кстати, о
болезни Алисы не только картины говорят, но и то, что она из-за какого-то там
Германа решилась на убийство. То, что она хотела убить тебя, Мархалева, с тонки
зрения закона ее извиняет, но от диагноза не избавляет. Безусловно, Алиса
больна, и в ближайшее время я серьезно этим займусь. Ничего, мы ее вылечим.
— Нет, — сказала я, — вот здесь ты, Фаина, не права. Считай
мой Женька меня богиней, клянусь, и секунды бы Юлька не прожила. Задушила бы
стерву своими руками, будь я богиней.
— Так что ж не душишь? — усмехнулась Фаина.
— Так нет серьезных причин. Он же меня богиней не считает.
Мегерой — да, а богиней — нет. Жаль, что и сама себя богиней не считаю. Может,
ты, Фаня, загипнотизируешь меня? Внуши мне, что я богиня, хочу так же
беззаботно, как Алиска, жить…
— Слушай, — вдруг подскочила Фаина, — а куда же делись
цветочки? Где они? — запаниковала она. — Я же их обещала ботанику! Не вижу
цветов!
Мы помчались на поиски. Во всей квартире не обнаружилось ни
одного цветка.
— Вот беда так беда, — пригорюнилась Фаина, — что же я
ботанику своему скажу?
— Сейчас спрошу у Алиски! — воскликнула я и помчалась в
ванную.
Без стука ворвалась, Алиска вскрикнула и испуганно
погрузилась в воду, я же остолбенела: алая татуировка покрывала ее бедро.
«Так вот почему она носит только закрытые купальники!» —
прозрела я и закричала:
— Ну-ка, ну-ка, покажи, что ты прячешь?
Алиса сопротивлялась, но я воспользовалась своим
преимуществом в силе и вытащила ее из воды. На бронзовой коже Алисы я увидела:
заключенный в алый круг, как живой, плыл маленький парусный кораблик, к
которому протянула тонкий лучик звезда.
По спине пробежали мурашки. Я вздрогнула зябко повела
плечами и спросила:
— Алиса, а куда ты подевала цветы?
— Выбросила, — ответила она, улыбаясь. Ее синие глаза
смотрели на меня совершенно безмятежно.
— Ты ведь уже не сердишься на меня, Соня? — спросила она
так, будто за завтраком всего лишь случайно съела мою булочку.
Я почему-то не сердилась. Что с нее взять? Одно слово —
Богиня!
