— Мы сами разберемся, капрал, и с рацией, и с задержанным! — еще пытался спасти положение Дубовцев. — Вы слышали приказ?! Все свободны!
«Нет, — соображал я лихорадочно, — никуда они не уйдут. Добром уже не разойтись! Но мне-то как быть? Помочь полицаям?.. Для них я немецкий офицер, мои команды выполнят. Вот прикажу захватить Дубовцева и вместе с «дружком» отвести в гестапо! Как такой вариантик, товарищи коммунисты?! Глядишь, мне за вас и Круминьша спишут — в конце концов, скажу, что подрался с ним из-за бабы!..»
Между тем ситуация явно накалялась. Полупьяные полицаи бросали в нашу сторону недобрые взгляды, и один из них — тот, что повыше и поздоровее других, — что-то быстро заговорил, обращаясь к своему старшему.
— Чем они недовольны, капрал? — спросил я.
— Сомневаются, — ответил он с кривой ухмылкой. — А может, вы никакие не немецкие офицеры, а сообщники этого шпиона?
Ситуация явно выходила из-под контроля, и я должен был срочно принять какое-то решение, но почему-то продолжал колебаться. В такой обстановке это самое страшное: или туда, или сюда — иначе все, верная гибель! На войне не выжить между двух огней — или туда, или сюда!..
— Вы с ума сошли, капрал! — закричал Дубовцев. — Смотрите, вот мое удостоверение!
— В таком разе все вместе в гестапо и пойдем! Мы не согласны терять свое законное вознаграждение, этот русский «наш» — мы…
Капрал еще что-то говорил, но я слушал его вполуха. «Или туда, или сюда… Туда-сюда… — метались в голове лихорадочные мысли. — Стоп! Я ведь уже принял решение — тогда, в сорок втором, — когда перешел к немцам! Откуда теперь эти постоянные сомнения, колебания, душевные метания?! Так и с ума недолго сойти!»
— Послушай, Томашаускас, — чуть покачнувшись, вышел из-за печки ближе к свету один из полицаев. — А давай этого русака шлепнем! Тогда и спорить будет не о чем!
Он сказал эту фразу с небольшим акцентом по-русски — наверняка, чтобы понял схваченный «шпион». Недобро усмехнувшись, с ненавистью добавил:
— Мало мы этих «иванов» целыми деревнями вместе с их бабами и ублюдками в расход пускали! Мало!.. Дали бы мне волю…
Дальше я почти не воспринимал его злобный бред — целый шквал мыслей вихрем пронесся в сознании — стоило мне при свете керосинки получше разглядеть лицо этого латыша. Я узнал его! Словно наяву перед глазами возникла картина годичной давности: заснеженное поле около сожженной русской деревушки под Новгородом, лежащие вповалку трупы женщин, стариков, детей… Отъезжающие на грузовике каратели из латвийских СС, и среди них этот — с веснушчатым лицом и ярко-рыжими волосами.
Словно яркая вспышка озарила мое воспаленное сознание! Казалось, время повернуло вспять, и перед моим внутренним взором замелькали картинки из прошлого: лица родных, близких, просто знакомых — мамы, погибшей жены, Монаха, Никитского… Я вдруг отчетливо услышал идущую будто из глубин подсознания короткую, но такую емкую фразу: «Россия превыше всего!»
Вот главное!! Меняются режимы, приходят и уходят цари, «партейные» вожди… Кто там на очереди — маршалы, генералиссимусы, президенты?! А Родина остается. Она одна, и другой у нас нет!
А если так, то что же, черт меня побери, будет во благо будущей свободной России, о которой я якобы так горячо радею?! Что будет во благо русского народа?! Не «вообще», не в «глобальных измерениях» — а именно в этой конкретной ситуации?!
Смерть последнего мужика из старинного рода Дубовцевых?!. А вместе с ним — бесстрашного русского воина, пусть мы и бились с ним на ножах на том аэродроме?! Чтобы рыжий латыш-полицай потом смеялся, стоя над их трупами, — как в той сгоревшей новгородской деревеньке?..
А ведь прав старик Никитский, тысячу раз прав! Если думать о Родине, а не о политических, шкурных или иных интересах, то ответы на, казалось бы, сложные вопросы становятся очевидными. Как сейчас для меня! Это был момент правды, высшей истины, озарения или прозрения — можно назвать как угодно то, что я сейчас испытывал. И я вдруг успокоился и снова обрел уверенность, потому как отчетливо осознал, на чьей стороне должен сейчас быть…
Полицейские явно не собирались выпускать из рук свою «законную добычу». Дубовцев схватился было за пистолет, но это только подлило масла в огонь — защелкали затворы «шмайссеров». И тут неожиданно для всех заговорил сам «шпион» — обращаясь к капралу, он спокойно произнес:
— Прежде чем идти в гестапо, я бы посоветовал прочитать одну секретную справку — она находится при мне и подписана как раз начальником городского гестапо!
— Что за справка? — насторожился Томашаускас. — Показывай!
Как и рыжий полицай, капрал довольно неплохо владел русским языком.
— Она при мне, в потайном кармане брюк, — заметил пленник. — Надо расстегнуть ремень.
— Ну так расстегивай — не мне же это делать!
— Что он хочет? — спросил я по-немецки капрала (надо было до конца играть роль не понимающих по-русски немецких офицеров).
— Показать какую-то бумагу.
— Это может быть очень важный документ! — заметил Дубовцев, обращаясь ко мне. — Очень важный. Попрошу господина лейтенанта быть предельно внимательным.
Мы посмотрели друг другу в глаза, и я все понял. Как-никак обучались во Фридентале у одних инструкторов! На сленге немецких разведчиков-диверсантов «быть предельно внимательным» означало «приготовиться к огневому контакту». «Но почему, черт побери, «коммуняка» так уверен, что я поддержу именно его?!» — подумалось вскользь. На более глубокие размышления уже не было времени: я понимал, что теперь счет пошел на секунды. Тактику действий в подобных ситуациях мы досконально прорабатывали на спецзанятиях по огневой подготовке, поэтому я моментально просчитал как свои дальнейшие действия, так и вероятное поведение Ивана («Учителя-то одни!»). Замыслы его напарника мне были пока не совсем ясны, но в том, что он начнет первым, я не сомневался. Все эти разговоры по поводу какой-то справки он затеял явно неспроста. В одном я был убежден: в меня смершевец не выстрелит, хотя мы с ним и находились по разные стороны баррикад. Без меня за пределы города им не выехать…
В этот момент почти слитно прозвучали два выстрела. Даже я, человек опытный, в первые мгновения ничего не понял, хотя и был готов к любому развитию событий. Стоящий перед «русским шпионом» капрал вдруг начал опрокидываться на спину, словно какая-то неведомая сила резко толкнула его в грудь. Одновременно стоящий слева от меня Иван мгновенно выхватил из кармана шинели пистолет. Стрелять мы с ним начали одновременно. Резко выбросив вперед и чуть в сторону правую руку, я почувствовал в ней приятную тяжесть «зауэра» — в тот же миг три раза нажал на спусковой крючок. Все получилось так, как «учили»: Дубовцев уложил в своем «секторе» двух полицаев, я же взял на себя трех — тех, что стояли справа. Первые два выстрела, а мгновением позже еще пять прозвучали за полторы-две секунды, не больше. «Бедные латыши» даже толком понять ничего не успели. Последним я уложил седьмого из их компании — того самого парня, что принес в дом вещмешок с рацией. Когда началась стрельба, он так и застыл посередине комнаты, приоткрыв рот то ли от изумления, то ли от испуга. Пуля вошла ему точно в лоб — это был мой четвертый выстрел.
