Я вспоминал недавний разговор с Цейко и тот непростой вопрос, который он задал в конце нашей беседы. Я-то знал: сам Петр Евсеевич, несмотря на внешнюю браваду и готовность воевать с большевиками «до победного конца» (по его же выражению), на деле испытывал серьезную душевную драму. Помимо разочарования в немцах полгода назад в жизни Цейко произошло серьезное событие, сильно повлиявшее на его прежние «идеологические устои». Как я уже упоминал, помимо умерших младших мальчиков у него были еще два сына. С одним из них он давно порвал всякие отношения: тот еще до войны связался с уголовной шпаной и в конце концов угодил на пять лет в тюрьму за какую-то мелкую кражу. Цейко считал Сергея (так его звали) «отрезанным ломтем», откровенно презирал – тот, видимо, платил отцу той же монетой – даже редкие письма из заключения писал на имя матери.
А вот старшего, Василия, Петр Евсеевич любил, более того – он им гордился. До войны они вместе трудились в одном леспромхозе под Вологдой: Василий руководил там бригадой стропальщиков. К июню 41-го ему «стукнуло» тридцать, имел он жену, двоих детей – в общем, все «как положено». На войну отца и сына призвали почти одновременно, только, в отличие от Цейко-старшего, в тылу Василий не пробыл ни дня: их часть в спешном порядке отправили на фронт. Было это в июле, а уже в августе пришла на рядового минометного взвода Цейко Василия Петровича похоронка: погиб смертью храбрых где-то в районе Смоленска. Безутешная мать, Анна Петровна, отписала об этом мужу, и до последнего времени Петр Евсеевич считал своего сына Василька очередной жертвой бездарной сталинской стратегии – что только усилило его ненависть к большевикам.
Но вот чуть более шести месяцев назад произошло событие из разряда почти невозможных, на грани чуда: оказалось, старший сын Цейко жив! Впрочем, на войне и не такие «чудеса» случаются – испытал на собственной шкуре.
В начале августа 41-го санитарный эшелон, в котором тяжелораненого минометчика Цейко должны были эвакуировать в тыл, был полностью уничтожен «Юнкерсами», даже не успев тронуться с узловой станции, где шло формирование состава. Потом на станцию ворвались немецкие танки, и остатки советских войск спешно отступили. Естественно, всех раненых из этого эшелона скопом списали в графу «невосполнимые потери», ибо выжить в той «мясорубке» было просто невозможно…
А вот Василий выжил. Ночью, услышав слабые стоны, солдата подобрала немолодая женщина из местных: вместе с соседкой она волоком дотащила бойца до своей хаты неподалеку от железнодорожных путей. Здесь он пробыл почти два месяца: с трудом, но выходила Василия простая русская баба, рискуя жизнью, скрывая от немцев и местных полицаев. Она же свела его с подпольщиками, и в октябре Василия переправили в лес к партизанам. Два года он храбро сражался в отряде «Народный мститель», а на исходе 43-го года вновь влился в ряды наступающей Красной армии.
О том, что Василий жив, Цейко узнал случайно летом 44-го. Редкую фамилию с инициалами сына он случайно увидел в распечатке абверовского радиоперехвата фронтового эфира: командир одного из советских стрелковых полков запрашивал в штабе дивизии дополнительные данные на группу вновь прибывших офицеров. Среди них фигурировал младший лейтенант Цейко Василий Петрович, 1911 года рождения, уроженец хутора Степной, что на юге Украины. Сомнений почти не оставалось – по всем данным, это был старший сын – у отца даже дыхание перехватило! Тем не менее тут могло быть и редчайшее совпадение. Никак не афишируя свой личный интерес, Петр Евсеевич в течение последующего месяца скрупулезно, буквально по крупицам собирал из всевозможных источников разведданные по личному составу интересующего его полка, в котором предположительно служил его Василий. И в конце концов окончательно убедился: младший лейтенант Цейко В.П. – действительно его сын! При этом данный факт от немцев он скрыл, что само по себе являлось серьезным должностным преступлением.
Я же узнал эту историю недели полторы назад: не выдержал Петр Евсеевич, поделился со мной своей радостью, а в то же время и болью. «Что же получается, – сказал он тогда с каким-то душевным надрывом, – выходит, теперь я не только с большевиками, но и с собственным сыном воюю…»
– Минут через пятнадцать будем в Аугсбурге! – прервал мои воспоминания унтерштурмфюрер Ланге.
Я молча кивнул. Теперь мои мысли полностью переключились на предстоящее свидание с моим мальчиком. Сколько же мы не виделись? Последний раз я посещал приют в начале января, после возвращения из командировки в Латвию – получается почти полтора месяца назад. Вспомнит ли сынуля своего «блудного» отца. Вряд ли… Уж больно мал: всего-то десять месяцев от роду. А вдруг все-таки не забыл?
Тогда же, в начале января, я побывал на могиле у Евы: жену похоронили в соседнем городке Вюртбурге. «В этот раз даже не успею посетить ее могилку, – подумал я с досадой. – Проклятая война! Когда же все это кончится?..»
Неожиданно раздался скрип тормозов, и я чуть не стукнулся лбом о ветровое стекло: наш «Опель» внезапно остановился.
– Черт бы побрал этих жандармов! – выругался Ланге.
В скупом свете автомобильных фар я увидал стоящего посреди дороги рослого солдата в каске и со «шмайссером» на груди: поверх шинели отчетливо отсвечивала покрытая люминесцентным составом нашейная бляха фельджандармерии. В правой руке он держал, отведя чуть в сторону, специальный жезл регулировщика. Неподалеку на обочине шоссе почти неприметный в темноте припарковался такой же, как наш, пятнистый легковой «Опель». Из него неспешно вышел офицер фельдполиции в длинном кожаном плаще и фуражке с высокой тульей, позади его сопровождал автоматчик. Приблизившись к нам, офицер взял под козырек, но вышедший из автомобиля Ланге возмущенно заговорил первым:
– Вы что, лейтенант, не видите номера «СС» и специальный пропуск?!
Действительно, на ветровом стекле нашего «Опеля», с правой стороны, отчетливо выделялся белый картонный бланк с красной поперечной полосой: такие спецпропуска разрешали беспрепятственный проезд по всем дорогам рейха в любое время суток – в том числе в ночное время, когда действовал комендантский час.
– Прошу прощения, господин унтерштурмфюрер, – спокойно отреагировал полицейский, – но, согласно последнему приказу коменданта укрепрайона, в особых случаях мы имеем право проверять всех без исключения.
– Что за приказ! Я о нем ничего не знаю! – явно «закипая», повысил голос Ланге. – Предъявите ваш мандат на право проверки спецтранспорта!
Чувствовалось, что высокомерный эсэсовский молодчик не привык к подобным проверкам со стороны «каких-то» полевых жандармов. Однако немолодой лейтенант, судя по всему, был настроен вполне дружелюбно. Не вступая в лишние пререкания, он достал из внутреннего кармана плаща какую-то бумагу, развернул и протянул Ланге. Тот бегло просмотрел ее, поднеся к свету фар, затем молча вернул назад.
– Лейтенант жандармерии Вальтер, – представился офицер. – Командир 342-й команды окружной фельдкомендатуры.
– Унтерштурмфюрер Ланге, – буркнул эсэсовец, передавая полицейскому свои документы. – Если не секрет, из-за чего весь этот переполох?
