Император Николай I. Миниатюра А.Г. Рокштуля. 1854 г.
Император Николай I, немолодой, но все еще сильный и энергичный человек твердого характера и железной воли, жил с начала войны в постоянном напряжении, тяжело переживал враждебность всего мира, предательство тех, кого считал друзьями, и отдаленность победы. Потерять честь для него было страшнее смерти. Армия была его детищем, главным делом всей жизни, любимой средой, образцом служения, и все ее лишения, все ее неудачи в ходе войны отражались на душевном состоянии государя. Дурные вести отнимали его сон и покой. Он не хотел даже слышать о каких-либо уступках противнику, не собирался принимать никаких унизительных условий, которые враги пытались предлагать России через «нейтральную» Австрию, полагался только на Господа и верил, что Россия никогда не может быть побеждена.
Фрейлина А.Ф. Тютчева в своем дневнике 22 июля 1854 года записала свои впечатления о внешнем облике императора во время войны: «Стоя очень близко от него в церкви, я была поражена происшедшей в нем за последнее время огромной переменой. Вид у него был подавленный, страдание избороздило морщинами его лицо. Но никогда он не был так красив; надменное и жестокое выражение смягчилось; крайняя бледность, особенно выделяющая изумительную правильность черт его лица, придает ему вид античной статуи. При виде того, с каким страдальческим и сосредоточенным видом он молится, нельзя не испытывать почтительного и скорбного сочувствия к этой высоте величия и могущества, униженной и поверженной ниц перед Богом».
[242]
Император Николай I и Наследник Цесаревич получают известия из Севастополя. Рис. 1854–1855 гг.
В конце января 1855 года император почувствовал первые признаки простуды. Это не изменило его обычного насыщенного распорядка дня. Он по-прежнему принимал доклады, распоряжался, делал смотры запасным гвардейским частям, батальонам, уходящим на войну и ратникам ополчения, как обычно, совершенно не заботясь о своем здоровье. Пребывание на улице зимой, в морозную и ветреную погоду усилило болезненное состояние. 9 и 10 февраля он еще был на смотрах, невзирая на болезнь и настоятельные просьбы медиков поберечься, а 11-го слег с высокой температурой, кашлем и одышкой. Простуда перешла в сильнейшую пневмонию, против которой в то время еще не было лекарств. Всю жизнь император производил впечатление человека крепкого здоровья, но на самом деле это была просто привычка скрывать усталость и недомогание, подавая окружающим пример постоянной бодрости. На самом деле он болел, как обычный человек, и к концу жизни его здоровье было на исходе. 12 февраля государь вынужден был передать текущие дела по управлению империей наследнику. Николая I сразили болезнь и душевные терзания. И хотя в этой мировой войне обе стороны зашли в тупик, русский император, до того казавшийся сплошным воплощением силы, страдал как никто другой, видя, чем завершились его почти тридцатилетние труды на троне.
Императрица Александра Федоровна. С портрета 1850-х гг.
Многочисленные свидетельства о его прощании с женой, детьми, первыми лицами государства, разговоры с лейб-медиком М. Мандтом показывают, что император провел свои последние земные дни и часы удивительно спокойно и мужественно, как сильный, смелый человек и смиренный христианин. Зная, что умирает, Николай Павлович скрывал это от императрицы, не желая преждевременно травмировать обожаемую супругу, а Александра Федоровна, тоже все зная, скрывала это от него. Так два любящих сердца взаимно берегли друг друга. Прощаясь с наследником, император сказал знаменитые слова: «Ты знаешь, что все мои попечения, все усилия стремились к благу России, я хотел продолжать трудиться так, чтобы оставить тебе государство благоустроенное, огражденное безопасностью извне, совершенно спокойное и счастливое, но ты видишь, в какое время и при каких обстоятельствах я умираю. Видно, так угодно Богу. Тяжело тебе будет».
[243]
18 февраля 1855 года императора Николая I не стало. Перед смертью он сам распорядился о траурных церемониях и приказал одеть себя в кавалергардский мундир. Весть о его кончине поразила как громом весь Петербург, а за ним всю Россию. Для всех, кроме самого близкого окружения, смерть его была полной неожиданностью. В народе шли разговоры о том, что государя уморили доктора. Была версия о том, что кончина неуступчивого русского царя выгодна Англии и Франции, и не обошлась без их рук. Однако честность лейб-медика Мандта, его преданность государю не подлежали сомнению.
Император Николай I на смертном одре. Литография В.Ф. Тимма. 1855 г.
Позже злые языки активно проводили в жизнь версию о самоубийстве. Советские исследователи взяли ее на вооружение, как самую выгодную в идеологическом отношении, активно цеплялись за фразы из воспоминаний, которые могли бы подтвердить это хотя бы косвенно. В качестве прямых заявлений цитировали, конечно же, зарубежные издания — например герценовский «Колокол» или воспоминания бывшего адъютанта цесаревича, впоследствии изменника присяге, повстанца, поляка И.Ф. Савицкого. В своих мемуарах, где каждая строка наполнена бешеной ненавистью к Николаю I и безудержным злорадством по поводу его кончины, Савицкий утверждает, что якобы сам врач Мандт (к моменту появления этих записок уже давно покойный) рассказал ему, как государь потребовал приготовить яд. Николай I якобы решил уйти из жизни, поскольку признал свои ошибки в политике, но не хочет меняться и предоставляет наследнику мириться с врагами. Советские историографы склонны были верить сочинениям Савицкого, поскольку он «принял активное участие в восстании 1863 года, остался в эмиграции и писал воспоминания вдали от голубых мундиров, совершенно свободный от внутренней цензуры».
[244]
Проще говоря, русским людям предлагалось поверить в эти измышления только потому, что они написаны не в России, а на «свободном» Западе. Им не приходило в голову, что, находясь вдали от «голубых мундиров» (русских жандармов), Савицкий трудился вблизи других «мундиров», принадлежавших геополитическим противникам России, которым было выгодно показать ненавистного русского императора в роли малодушного самоубийцы.
Но поскольку для такого набожного человека, каким был Николай Павлович, самоубийство было бы величайшим грехом, а особенно для государя, в разгар войны — тем более немыслимым преступлением, такая версия является просто чудовищной клеветой.
