Штаб-офицер Л.-гв. Измайловского полка. 1817–1825 гг.
…По мере того как начинал я знакомиться со своими подчиненными и видеть происходившее в прочих полках, я возымел мысль, что под сим, то есть военным распутством, крылось что-то важное; и мысль сия у меня оставалась источником строгих наблюдений. Вскоре заметил я, что офицеры делились на три разбора: на искренно усердных и знающих; на добрых малых, но запущенных и оттого не знающих, и на решительно дурных, то есть говорунов дерзких, ленивых и совершенно вредных; на сих-то последних налег я без милосердия и всячески старался [от] оных избавиться, что мне и удавалось. Но дело сие было нелегкое, ибо сии-то люди составляли как бы цепь чрез все полки и в обществе имели покровителей, коих сильное влияние оказывалось всякий раз теми нелепыми слухами и теми неприятностями, которыми удаление их из полков мне оплачивалось».
[6]
Штаб-офицер и рядовой Л.-гв. Егерского полка в 1819–1822 гг.
Минер Л.-гв. Саперного батальона в 1817–1819 гг.
Гренадеры Л.-гв. Семеновского и Измайловского полков в 1824–1825 гг.
Равновесия ради здесь можно привести мнение и другой стороны. Николай Иванович Лорер, боевой офицер, участник заграничных походов, ставший после войны членом тайных обществ и масонских лож, служил с 1819 по 1822 год в Петербурге в Л.-гв. Московском полку. Разумеется, как декабрист, он не мог ничего хорошего сказать о Николае Павловиче, но его воспоминания, в которых заметен литературный талант, хорошо передают атмосферу того времени, хотя и несколько тенденциозно: «Тогда Гвардейский корпус был во всем своем блеске. Полки, наполненные молодежью, по возвращении своем из Парижа, увидели в рядах своих новое поколение офицеров, которое начинало уже углубляться в свое назначение, стало понимать, что не для того только носят мундир, чтобы обучать солдат маршировать да выправке. Все стали стремиться к чему-то высшему, достойному, благородному. Молодежь много читала, стали в полках заводить библиотеки…
Я тогда знал многих образованных людей между офицерами гвардейских полков, в особенности же их много было в Семеновском, Измайловском и нашем Московском… Полки, очевидцы доблестных подвигов наших начальников, стяжавшие себе бессмертную славу на полях Бородина, Кульма и многих других, где дралась гвардия, любили и уважали своих командиров.
Служба мирного времени шла своим чередом, без излишнего педантизма, но, к сожалению, этот порядок вещей скоро стал изменяться.
Оба великих князя, Николай и Михаил, получили бригады и тут же стали прилагать к делу вошедший в моду педантизм. В городе они ловили офицеров; за малейшее отступление от формы одежды, за надетую не по форме шляпу сажали на гауптвахту… Приятности военного звания были отравлены, служба всем нам стала делаться невыносимой. По целым дням по всему Петербургу шагали полки то на ученье, то с ученья, барабанный бой раздавался с раннего утра до поздней ночи. Манежи были переполнены, и начальники часто спорили между собой, кому из них первому владеть ими, так что принуждены были составить правильную очередь.
Парад в честь второй годовщины вступления русских войск в Париж. Акварель И.А. Иванова. 1816 г.
Унтер-офицер Л.-гв. Семеновского полка в 1817–1825 гг.
Оба великих князя друг перед другом соперничали в ученье и мученье солдат. Великий князь Николай даже по вечерам требовал к себе во дворец человек по сорок старых ефрейторов; там зажигались свечи, люстры, лампы, и его высочество изволило заниматься ружейными приемами и маршировкой по гладко натертому паркету. Не раз случалось, что и великая княгиня Александра Федоровна, тогда еще в цвете лет, в угоду своему супругу, становилась на правый фланг сбоку какого-нибудь усача-гренадера и маршировала, вытягивая носки.
Старые полковые командиры получили новые назначения, а с ними корпус офицеров потерял своих защитников, потому что они одни изредка успевали сдерживать ретивость великих князей, представляя им, как вредно для духа корпуса подобное обращение со служащим лицом. Молодые полковые командиры, действуя в духе великих князей, напротив, лезли из кожи, чтобы им угодить, и таким образом мало-помалу довели дело до того, что большое число офицеров стало переходить в армию».
[7]
В октябре 1820 года Петербург потрясла Семеновская история — стихийное выступление солдат Л.-гв. Семеновского полка, доведенных до отчаяния патологической жестокостью полкового командира полковника Федора Ефимовича Шварца. Свирепый и недалекий армейский выходец, любимец Аракчеева, получивший в командование славный Гвардейский полк, Шварц не просто изводил солдат ежедневной муштрой. Он издевался, унижал, бил своих подчиненных, делал их жизнь невыносимой, ставил невыполнимые условия, выдумывал все новые и новые требования, чтобы иметь возможность наказывать снова и снова. В непрерывных учениях и подготовке к ним солдаты не имели ни отдыха, ни сна, и стремительно разорялись. Обмундирование и амуниция стараниями Шварца быстро приходили в негодность, а времени заработать денег на «вольных работах» у солдат больше не было. Даже если великие князья Николай и Михаил, известные своей строгостью, говорили на смотрах, что Семеновский полк великолепен, то после смотра Шварц осыпал семеновцев бранью и кричал, что полк никуда не годится. Семеновских офицеров, которые сочувствовали солдатам и жаловались на своего командира высшему начальству, мстительный Шварц преследовал по службе.
Пехотный генерал в 1817–1825 гг.
После очередного издевательства Шварца над солдатами нижние чины 1-й Гренадерской роты составили жалобу высшему начальству с весьма умеренным требованием отменить жестокий режим и частные неуставные смотры Шварца, убрать его из полка и улучшить пошатнувшееся материальное положение нижних чинов. Полковые офицеры отнеслись к этому с сочувствием, но вышестоящие генералы проявили неумение действовать в подобных ситуациях — не давая солдатам выговориться и требуя «выдать зачинщиков», они только накаляли обстановку. Вся рота была арестована силами солдат Л.-гв. Павловского полка и отконвоирована в Петропавловскую крепость.
