Прилично ль платье, тон манер?
И кто-то с нею полькирует:
Жених иль просто кавалер?
«Ma chere, в наш век мужское племя
Не то, что в прежние года.
Плясать, вишь, не всегда им время,
Зато поужинать — всегда!»
Так ропщут маменьки, а дочки
Согласны с тем? — Едва ли да!
Они с своей взирают точки,
И с ними чистая беда!
Но бал закончу, господа:
Финал — мазурка… все танцуют,
А сильно есть и спать хотят,
За ужином и стар, и млад
Все возбуждаются, пируют
И с удовольствием едят.
Быть может, это заключенье
Я слишком резко написал:
Что делать, просто неуменье,
Уменья нет, и кончен бал.
Да и перо уж отупело,
Ему пора бы на покой.
А что «Конец венчает дело»
На это мы махнем рукой!
[149]
Другой преображенец, Самсонов, вспоминал о придворных балах конца 1830-х годов: «После происшедшего в Зимнем дворце пожара государь император перенес свою резиденцию в Аничковский дворец. Роскошные приемы и балы, украшенные тремя царскими дочерьми, привлекали к нашему двору много иностранных принцев. Получить приглашение на эти балы составляло верх желаний светской молодежи. Для нас, военных, существовала двоякая форма приглашений: на большие балы назначалось обыкновенно по стольку-то офицеров от полка, а на малые — призывались избранные лучшие танцоры, в число которых по временам попадал и я.
Аничковские вечера были особенно оживлены участием их императорских величеств. Государыня императрица танцевала котильон и кадрили, а государь император Николай Павлович становился обыкновенно в первой паре „гросфатера“ и здесь, при затейливых фигурах, изобретавшихся нашим высоким дирижером, возникало полное, непринужденное веселье. Вот одна из этих фигур.
Пройдя попарно, умеренными шагами, по всем комнатам дворца, танцующие составляли общий круг в большой зале, и тут начиналась так называемая „фуга“. Государь император выходил со своей дамой на середину, а затем, не разрывая цепи, все прочие наматывались клубком вокруг первой пары как можно теснее. Когда клубок был готов, государь первый начинал прыгать, а за ним и все остальные. Получалась какая-то толчея, на которую нельзя было смотреть без смеха, но все были веселы и довольны».
[150]
Аничков дворец. Парадная лестница. Худ. К.С. Зарянко. После 1846 г.
Императрица Александра Федоровна в мундирном платье Кавалергардского полка. 1830-е гг.
Император Николай I. Гравюра Т. Райта. 1836 г.
В светском обществе всегда можно было видеть бравых блестящих кавалергардов, представителей известных дворянских фамилий. Шефом полка была императрица Александра Федоровна. Но случалось, что над этими графами и князьями мог оказаться незнатный, нетитулованный, несветский командир полка, которого должность обязывала бывать в свете. Таким был и генерал-майор Родион Егорович Гринвальд, суровый служака, который командовал Кавалергардским полком с 1833 по 1839 год и оставил интересные воспоминания: «Моя наружность была всегда сериозна и чопорна; с офицерами я обходился без дружественных и любезных слов; отношения к этим господам были бы прекрасными, если бы я умел быть любезным. У меня была еще одна беда: я должен был бывать на вечерах и балах и все в самых аристократических домах. Это делалось ради офицеров и в особенности ради императрицы, которая всякий раз изволила со мною танцевать кадриль. В мое прежнее пребывание в Петербурге я почти никогда не танцевал и даже позабыл все фигуры; жена полковника П. обучала меня им. На маленькие балы в Аничковском дворце я всегда был приглашен со всеми офицерами. Танцы продолжались до утра, и я должен был оставаться до конца. Государь всегда уходил раньше, и тогда делалось еще веселее. Государь относился ко мне всегда милостиво и ласково. На Масленице происходили троечные катания с обедами и балами. Государь тогда всегда сам танцевал и я должен был занимать место возле него. Много раз мы мерились ростом, кто из нас был выше: мы были одного роста. Я должен был являться на все балы, как бы это мне ни было тягостно. Часто, вернувшись домой в три часа утра, я в 7 ли 8 часов был уже в манеже.
В театре я появлялся, когда там бывал двор. Хотя я бывал в большом свете, но я оставался ему чужд; я был приглашаем благодаря своему положению командира полка императрицы. Я должен сказать, что в великосветских салонах веет воздух, который очень способствует развитию молодых людей; в большинстве случаев аристократия обладает благородством понятий, сознанием заслуг своих предков и добросовестностью; благодаря этим качествам можно почерпнуть от нея много хорошего, и общение с ней приносит пользу.
Р.Е. Гринвальд. Литогафия из полкового альбома. 1851 г.
Большинство офицеров полка были русские по племени, и среди них было много превосходных офицеров, они, к тому же, большей частью были красивы, высоки, рыцарской наружности. Надо было только их так воспитать, чтобы они отвечали новым требованиям службы, которые в то время были очень скромны: хорошо ездить, маршировать, хорошо командовать… Много об этом пришлось говорить офицерам, мои предложения были сочтены бесполезными, в особенности теми, которым паркет был милее манежа, и которые полагали, что всё знают лучше своего командира».
[151]
К таким паркетным офицерам, по адресу которых отпущено это горькое замечание, относился и столь печально известный кавалергард, как убийца Пушкина Жорж Дантес. Недалекий, заносчивый, пустой, но по-своему неглупый, обаятельный, цепкий и практичный молодой человек был совершенно свободен от моральных „предрассудков". Красота Дантеса привлекла внимание нидерландского посланника барона Л.-Б. Геккерена, который направлялся в Россию, встретил в гостинице заболевшего француза, проникся его положением, и по выздоровлении предложил Дантесу присоединиться к его свите. По прибытии на место Геккерен поместил Дантеса у себя и всячески опекал. В Петербурге Дантес сошелся с художником А.И. Ладюрнером, который в эрмитажной мастерской писал портрет императрицы Александры Федоровны. В одно из таких посещений в мастерскую внезапно зашел император Николай I, и художник едва успел спрятать Дантеса за занавеску. Желая помочь карьере соотечественника, Ладюрнер стал восхвалять государю своего молодого друга, заочно влюбившегося в изображение императрицы и просиживающего перед ним целыми днями. Император рассмеялся, пожелал видеть Дантеса, милостиво поговорил с ним, и Дантес своей находчивостью и остроумием сумел завоевать расположение монарха.
