— Господи, да я давно готов, — выдохнул Чуриллов, — зачем же ждать? — Он разъял свой длинноствольный револьвер — бельгийская машина была менее ухожена и вычищена, чем шведовский бульдог, но всё равно работала безотказно, — выковырнул три пустых гильзы, затем поддел ногтём застрявший целый патрон, в барабане остался один патрон, как и у Шведова. — Зачем же медлить? Ведь всё равно придётся стреляться, Вячеслав Григорьевич! В данном случае русская рулетка лишь задачу облегчает. Это ведь одна из форм дуэли.
Он заметил, что у него дрожат, приплясывают пальцы, стиснул зубы, отрезвляя себя, и мигом успокоился. Поднял глаза на Шведова, увидел, что у того рот в рамочке — то ли усмехается, то ли горюет, не понять, — в резких прямых складках мерцает пот: значит, и Шведов волнуется, значит, и его проняло.
— Пожалуйста, один патрон оставляю в барабане! — Чуриллов с клацаньем сомкнул ствол. — Кто первый — вы или я?
— Как хотите, — просто сказал Шведов. — Начинал стрельбу в этом тире я. Я её и закончу. Делаем по одному выстрелу. Олег Семенович, только по одному, — наши головы, наши руки и наши глаза ещё нужны «Петроградской боевой организации». Ну а если не повезёт, то… Что ж, чему бывать, того не миновать.
«Чёрт знает что происходит! Докатились, доигрались, довлюблялись! — мелькнуло в голове Чуриллова горячечное. — Офицеры! Нет, не офицеры мы…»
Шведов поднёс пистолет к виску, рамка, возникшая у него около рта, исчезла, лицо разгладилось, побледнело. Он нажал на спусковой крючок.
Раздался громкий щёлкающий звук, барабан с металлическим шорохом провернулся на одно деление. Не выпало — патрон находился в другом гнезде, боек ударил в пустой ствол.
Чуриллов в свою очередь резко провернул барабан и ткнул длинным холодным дулом себе в висок. В тот же миг надавил на мягкий податливый курок. Прозвучало железное клацанье — выстрела не последовало, только этот резкий металлический удар, который оглушил Чуриллова, как выстрел, перед глазами у него потекли прозрачные вертикальные строчки, будто дождевые струи. Ему захотелось закурить — он никогда не курил, а тут потянуло к табаку, он даже почувствовал на губах щекотку, будто крепко зажал папиросу, втянул в себя ароматный горячий дым. Чуриллов не думал, что потрясение будет столь велико, — и ощущение совсем иное, чем на фронте, когда в тебя целит чёрная звёздочка неприятельской винтовки, готовая взорваться оранжевым пламенем.
— Вы молодец! — одобрительно произнёс Шведов. — Не дрогнули ни на секунду.
— Вы тоже молодец, — сухо проговорил Чуриллов.
— Дружбы между нами, я полагаю, не будет…
— Я тоже так полагаю, — не удержался Чуриллов.
— …Но пойти в разведку с вами я готов всегда, — Шведов неожиданно дружески, открыто улыбнулся. Чуриллов в первый раз увидел, что его рот не обмётывает рамочка, обычно делающая улыбку жёсткой, неестественной. — Ну а Ольга… Что Ольга? Ей выбирать, а нам, Олег Семёнович, подчиняться, другого не дано.
С этим Чуриллов был согласен, окинул взглядом последний раз странный подвал, подумал, что же тут могли хранить — вино, паклю, гвозди или дорогие восточные ткани — и, ощущая тревожный стук сердца, которое дало себя знать сразу во всём теле — в плечах, в груди, в висках, в затылке, в крестце, — решил, что больше он сюда никогда не придёт.
Глава семнадцатая
Проводив боцмана, Брин некоторое время поколесил (ногами, естественно) по петроградским улицам, оглядываясь на ходу — не идёт ли за ним Тамаев, громоздкая фигура того должна быть заметна издали, но ничего приметного не засёк и вырулил на финишную прямую. В результате очутился на Гороховой улице около здания ЧК: надо было повидаться с Виктором Крестовым, ещё раз поведать ему о дуболоме-боцмане и таинственной организации, в которую тот затягивает Брина.
Крестов оказался на месте, более того, в кабинете у него сидел солидный дядя в кожаной тужурке, властно поблёскивал стеклышками пенсне: как понял Брин — начальник. Крестов придвинул Брину стул.
— Садись, Саня. Рассказывай!
Брин выразительно покосился на дядю в пенсне — удобно ли при нём? — Крестов не выдержал, прыснул в кулак:
— Это, Саня, один из руководителей Петрогубчека, товарищ Алексеев.
Алексеев протянул руку. Рука у него была тёплая, сухая, пальцы цепкие — приятная рука, определил Брин, такая рука умеет и пистолет держать, и ложку с кашей, и стальное перо «рондо»…
Брин поскрёб затылок одним пальцем, будто деревяшкой, вздохнул и рассказал всё, что услышал от боцмана.
— Нового тут для нас, товарищ, ничего нет, — жёстким тоном произнёс Алексеев, — о «Петроградской боевой организации» мы знаем если не всё, то почти всё… Скоро будем её брать.
— И Тамаева?
— И Тамаева. Но если он ни в чём не виноват, мы его отпустим… Попусту держать не будем.
— Нас с Тамаевым это… — Брин не выдержал, вновь поскрёб дубовым ногтём затылок, — чуть один пограничный командир не застрелил. Мне показалось, что он Тамаича где-то видел и узнал.
— Пограничники это могут, — Алексеев улыбнулся краем рта, — мужики там служат суровые. Но если понадобится защита, обращайтесь к нам, в обиду не дадим, — Алексеев заскрипел кожаной курткой — кожа была новая, необмятая, — поднялся, подал Брину руку. — Мне пора. А вы с Виктором Ильичом посидите ещё немного, чаю хотя бы попейте…
Алексеев, скрипя курткой, ушёл, Брин, недолго думая, тоже поднялся.
— Стоп-стоп-стоп, Саня, — Крестов положил руку на его плечо. — Без чаю я тебя не отпущу.
— Вить, ну чего я буду тебя объедать, обпивать, обирать? — смущённо проговорил Брин.
Крестов придавил его рукою к стулу:
— Сиди! — поспешно метнулся к стальному, с ободранными боками сейфу, где у него, потеснив разные важные папки, стояли три кружки — на целую компанию, закопчённый, видавший виды чайник и коробка со специально приготовленной заваркой.
Чай был превосходный — из сухих корешков с добавлением чаги — берёзового гриба и трав душистых. Вроде бы и неведомых: Брин по запаху мог отличить одну рыбу от другой, даже один сорт коралла от другого, тонкий имел нюх, но специфический, морской, а вот все травы и цветы для него имели один запах, и Брин путал одуванчики с мятой, а крапиву с полынью.
— Бабуня тут одна меня сухотьем снабжает, — сказал Крестов, — большой специалист по этой части, умелая старушенция. Для особо почётных и дорогих гостей я делаю чай «фифти-фифти». Знаешь такой сорт?
— Нет.
— А вот, — Крестов достал из стола маленькую серебряную пачечку, бережно развернул её, отщипнул немного содержимого и кинул в поллитровую банку, где уже настаивался бабкин чай. — Это чай настоящий, — сказал Крестов, — из Сибири товарищи прислали. Китайский.
— Ну? — хмыкнул Брин. — Значит, наши туда ходят?
— Наши не ходят, но кое-кто к нам оттуда ходит, а наши ловят.
