Наконец Шведов решил появиться в ресторане. Отправился в знаменитую «Крышу».
Вошёл, с интересом огляделся. Похоже, тут ничего за последнее время не изменилось, даже фикусы, которые собирались выкинуть, остались те же, с прилипшими к листам папиросными окурками, с фигуристыми дырками, — и официанты те же: угодливые, с идеально ровными проборами в напомаженных репейным маслом волосах, с отутюженными полотенцами, перекинутыми через локоть. Шведов пробежался по лицам официантов — признает ли кто из них его? Признает и вдруг улыбнётся зубасто, растянет рот в дружелюбном оскале — этого Шведов опасался очень…
Но нет, ни одной улыбки, ни одного улыбающегося взгляда: для всех них вошедший был чужаком, которого они ещё не знали… Каков он — узнают позже, когда чужак отобедает и оплатит счёт.
В «Крыше» можно было заказать всё, кроме, пожалуй, свежих устриц из Нормандии, марокканских омаров и живой макрели, доставляемой в специальных аквариумах из Китая, — всё остальное было: и английская ветчина, и голландские сыры восьми сортов, и лопатки нежной горной антилопы, и французская циррозная печенка, и жареная телятина «с кровцой», и угри, копчёные на сочном вишневом дыму, и слабосольный, балтийский лакс (его так любил покойный Герман), и строганина из архангелогородской нельмы, и спелые индийские плоды манго, и ёж-фрукты, как тогда называли ананасы… Словом, ешь — не хочу, любой желудок можно было набить высокосортной вкуснятиной. И всё это при том, что Петроград голодал.
— Что господину-товарищу будет угодно? — приторным голосом поинтересовался у Шведова старшой — разбитной напомаженный малый с прыщавым лицом.
— Господину-товарищу будет угодно пообедать, — с вежливой улыбкой ответил Шведов.
— По высшей планке, я полагаю? — старшой подбил пальцем крохотные, довольно умело закрученные усики.
— По высшей планке, — подтвердил Шведов, — с французским шампанским. Французское шампанское есть?
— Есть. Всемирно известной фирмы «Мум».
— Только похолоднее, пожалуйста, — попросил Шведов.
— Всенепременно-с! Принесём из погреба в ведёрке со льдом.
«Ресторан находится на крыше, а шампанское носят из подвала. Забавно!» — отметил про себя Шведов, прошёл к свободному столику, стоявшему у окна, неспешным движением отодвинул стул. Сел. Неторопливо, нарочито лениво — делал это специально. Огляделся, прошёлся взглядом по лицам пировавших людей, зацепился за одно лицо, за другое, потом за третье — нет ничего опасного, обычные объевшиеся до блевотины физиономии, смотреть на них не то чтобы непотребно или неохота — противно смотреть, вот ведь как… Шведов с неподвижным, словно бы окаменевшим лицом выдернул из-под локтя салфетку, расправил, намереваясь заткнуть за воротник сорочки.
В это мгновение к нему подскочил официант, которого лёгким движением руки запустил на орбиту прыщавый старшой.
— Чего изволите заказывать?
— Насчёт шампанского я уже распорядился…
— Да, холодное шампанское из Франции. Марки «Мум» Правильно?
— Перед «мумом» подай аперитив.
— Что желаете на аперитив?
Вспомнив, как они с Германом пили «Смирновскую» перед уходом в Россию, Шведов поморщился горько и сказал:
— Две стопки «Смирновской», вначале одну, через пять минут — другую.
— Ещё чего?
— Холодную гусятину — раз, осетрину с хреном — два, тарелочку балтийского лосося — три… Что есть на первое?
— Уха с расстегаями, суп из бычьих хвостов, солянка русская… Ещё — суточные щи в бутылках с сургучной закупоркой.
Что за штука щи, которые хранят в бутылках, Шведов знал хорошо, цены этим щам с похмелья не было: налитые в большие чёрные бутылки из-под шампанского, плотно запечатанные сургучом, они иного неосторожного питока запросто могли сбить с ног, либо вообще лишить сознания.
— Суп из бычьих хвостов, — лениво растягивая слова, произнёс Шведов.
— А на второе что изволите?
— Тут вот что, — доверительно проговорил Шведов, ухватил двумя пальцами край полотенца, висевшего у официанта на локте, — узнай-ка мне, голубчик, на кухне, кто сегодня стоит на соусах?
Официант, будто охотничья собака, сделал понимающую стойку: человек, задающий вопрос насчёт соусов, — знающий человек, завсегдатай лучших петроградских ресторанов, вопрос насчёт соусов — это как некий сигнал — таких клиентов надо обслуживать по высшему разряду.
— Сей час, — официант чопорно склонил голову и, громко постукивая каблуками штиблет, унёсся на кухню исполнять просьбу маститого клиента.
Через полминуты вернулся, сообщил с запыхавшимся вздохом:
— На соусах сегодня Антон Семёнович.
— Хрюкин, что ли?
— Так точно-с!
— Хрюкин — мастер опытный, — глубокомысленно произнёс Шведов и, высокомерно отклячив мизинец, ткнул указательным пальцем в официанта, — пусть приготовят мне на кухне утку печёную с укропно-чесночной подливкой от Хрюкина. Уразумел?
— Так точно-с! На десерт чего изволит глубокоуважаемый господин?
— Апельсины очищенные, рахат-лукум ливанский и чашку кофе по-турецки.
— Будет исполнено, господин хороший, — официант поклонился Шведову и призывно стуча каблуками по полу, понёсся выполнять заказ.
Шведов ещё раз осмотрелся, прошёлся взглядом по лицам: всё-таки есть богатые люди в Питере, раз ходят обедать в «Крышу», свободных мест в ресторане практически нет, все столики заняты, можно только к кому-то подсесть… И народ занят. Едой, беседами друг с другом, заигрыванием с дамами. Никому нет дела до Шведова.
А, может, действительно до него нет дела никому в Петрограде, — ни одному человеку и все опасения его — напрасные? Мысль эта успокоила Шведова, он придвинул к себе тарелку с холодной гусятиной, за воротник сорочки сунул салфетку… Приятного аппетита!
После сытого обеда Шведов решил малость прогуляться.
Он неспешно двигался по улице, небрежно помахивая одной рукой, вторую держал в боковом кармане своего роскошного пиджака, оставив на поверхности лишь большой палец, это было удобно, — любовался тем, что видел: зданиями, к которым приложил руку великий Растрелли, старыми, посаженными ещё при Петре каштанами, брусчатыми площадками дворов и обдумывал следующий свой шаг. Людей он вроде бы не замечал, но это было не так.
Не знал ещё Шведов, что параллельно с ним в Петроград прибыл Лебедев, резидент Союза освобождения России по кличке Капитан Томмель, и что жизнь их сделает зигзаг на большой скорости, словно на ипподромных бегах, по кривой вынесет на обочину, и судьбы Шведова и Лебедева сольются в одну, хотя Шведов никогда не считал Лебедева себе ровней, что улица, по которой он сейчас шёл, не была так безмятежна: для нескольких десятков глаз — именно десятков, — на этой улице в эту минуту никто, кроме Шведова, не существовал, каждый шаг его контролировал питерский чекист Алексеев. Удача отвернулась от Шведова, но пока ему везло, оттого он чувствовал себя легко, дышал полной грудью, ловил жёсткими серыми глазами свет, улыбался.
