– М-м-м! – неверяще застонал старичок. – Быть того не может!
Он вновь проделал только что проделанное – схватил газету, потом карточку, сличил одно с другим, замычал привычно, неожиданно сочувствуя этому самому Пургину – видать, талантливый и смелый парень, раз так себя ведет, столько лет умудрился прожить под своей фамилией, проработать в газете, подписывая заметки собственным же именем, и носить орден Красного Знамени старого образца, какой давали еще за взятие Перекопа… Пургину в ту пору было вообще годика два-три, он успешно сводил счеты с беляками на ночном горшке, либо вообще в младенческой кроватке, описывая пеленки, а те, кто тогда получил этот орден, – сейчас уже деды.
Нет, определенно, Пургин – редкостный экземпляр, такого даже брать в сетку жалко – не рядовая ведь рыба, не помесь карпа с ершом, это крупный язь. Язя, говорят, есть нельзя. А почему? Да поймать трудно!
Может, засунуть карточку назад в ящик и… пусть гуляет себе язь!
– Э, нет, – старичок засмеялся. – А курорт? А «изабелла» с шашлыком? Окхе-хе! Пургиным числится? – и снова восхищенно закхе-хекал: связь с контрреволюционной группой неких братьев Голицыных, кража денег, документов и орденов в наградном отделе Кремля, участие в терроре и крупных троцкистских акциях, шпионаж, и еще десятка полтора разных художеств, каждое из которых тянуло на высшую меру…
– Окхе-хе, жалко мне тебя, парень, – миролюбиво пробормотал старичок, сунул в карман карандашик и достал вечное перо – предстояла литературная работа.
Придвинул к себе лист бумаги и вверху вывел крупно, подрагивающими косыми буквами – сразу видно, что писал эти строчки старик, – «Докладная записка»…
Докладную записку в МУРе держать не стали, отправили выше, оттуда она переместилась еще на одну ступеньку вверх, и во вторник легла на стол начальника соответствующего управления – комиссара госбезопасности, чья фамилия по странному, а на деле наверняка преднамеренному стечению обстоятельств – такие стечения определяются звездами, Богом, кем-то очень высоким, кто повелевает всеми нами, – была Прохоров.
До боли, до смеха, до икоты – извините! – знакомая Пургину фамилия, он не раз ее употреблял; если бы знал, может, и не стал бы употреблять, придумал бы что-нибудь другое: Иванов, Петров, Сидоров или на худой конец Мухобоев. Впрочем, все это – фамилии одного ряда…
Прохоров разложил перед собою документы, прибывшие в пакете с грифом ОС – «особо секретно», – весь набор, начиная с копии розыскной карточки, кончая докладной запиской старого топтуна, и присвистнул:
– Хорош субчик!
Нажав на кнопку, позвал к себе мрачноватого, с оспяным лицом сотрудника по фамилии Сергеев, придвинул ему документы:
– В разработку! Побывайте в «Комсомольской правде», поговорите с сотрудниками, почитайте, что накропал этот писатель. Поаккуратнее только… И по возможности побыстрее!
Через неделю Сергеев явился к Прохорову на доклад. Докладывал он обстоятельно, ровно, бесцветно, а когда закончил, то комиссар госбезопасности даже руками за голову взялся, стиснул ее, словно проверял на крепость:
– Это ж надо же! Это ж надо… Да он целый батальон перестреляет, если мы будем его брать на юге. У него наверняка и пулемет в кустах спрятан, и чемодан с гранатами под койкой хранится, и на кипарисах пара ящиков взрывчатки висит, а в море утоплена пушка с полным запасом снарядов. Брать его надо по возможности тихо.
– Как брать и когда, товарищ комиссар госбезопасности? – поинтересовался Сергеев. – Прошу уточнить!
– Когда он будет без оружия.
– А когда он будет без оружия?
– Во-первых, как думаешь, звезду Героя этот деятель получать намерен? Намерен, – Прохоров придавил ладонью стол, – еще никто нигде никогда добровольно не отказывался от награды. Все только просят: «Дайте, дайте, дайте!»
– Ну, товарищ комиссар госбезопасности, – голос Сергеева сделался более решительным: он пока не понимал, чего хочет предложить Прохоров. – Не знаю, – Сергеев приподнял плечи. Если дадим ему такую возможность, то, наверное, будет получать награду. Указ-то подписан. Сам Калинин подмахнул, не поленился. Я проверял.
– Калинин – раззява, – не выдержал комиссар госбезопасности. – Значит, Герой наш… Пургин этот, он готовится поехать в Кремль?
– Выходит, так.
– В Кремль мы его пригласим, награду он захочет получить… Обязательно захочет!
– Так точно! – Сергеев наконец понял, в чем дело. – Как всякий нормальный человек.
– Вот именно – нормальный. А этот самый… новоиспеченный, – Прохоров заглянул в бумаги, лежавшие перед ним, он постоянно забывал фамилию Пургина, – Пургин, он нормальный или нет? С одной стороны, у него все на месте: и ноги, и руки, и то, что положено мужику. А с другой – наглость, как у египетского фараона. Во всех случаях он пойдет в Кремль. А в Кремль, как известно, с оружием не ходят даже маршалы – не положено. Значит, будем брать Пургина в тот момент, когда он поедет в Кремль на награждение. Ясно?
– Так точно, товарищ Прохоров!
Как договорились, так славные дзержинцы и поступили. Командовал задержанием Пургина верный сын «домика на горке» Сергеев, это ему принадлежал небесный голос, который Пургин запомнил навсегда.
Больше Пургина никто не видел. Не думаю, чтобы он попал под колесо репрессивной машины, превращающей всякого, даже выдающегося человека в мясной фарш – обитатели «домика на горке» заинтересовались Пургиным, такой человек был им нужен, этой организации требовались талантливые люди, прохиндеи и выдумщики, такая публика требовалась в разведке и в контрразведке, а уж в следовательской аппарате – тем паче.
Вполне возможно, года через два он всплыл где-нибудь в Голландии под видом преуспевающего эмигранта, сына белого полковника, погибшего под Екатеринбургом, или сбежавшего за кордон главного инженера шахты в Донбассе, либо в Криворожье, стал коммерсантом, владельцем бензозаправки, банкиром, продавцом недвижимости, владельцем автомобильных мастерских, оракулом, монахом, настоятелем баптистской церкви, коммивояжером, судебным репортером, футбольным судьей, художником цирка, актером театра на Монпарнасе, певцом в «Ла Скале» – Пургин мог быть – и это реально, – кем угодно. Замыслы у него никогда не расходились с воплощением.
Не верю, чтобы Пургина сгноили где-нибудь в атомных рудниках Шпицбергена или в зоне на Колыме – Пургин остался жить. Такой точки зрения, кстати, придерживаются немногие из тех, кто знает эту историю.
Хуже было с сотрудниками «Комсомолки». Вот она-то попала под пресс. Арестованы были и главный, и редактор военного отдела – кажется, этот отдел уже величали оборонным, так звучало мягче – Данилевский, и унылый педант Георгиев, и старательный сотрудник Толстолобов, была арестована и Людочка – ей тоже пришили пятьдесят восьмую статью. Через три месяца после Пургина «Комсомолка» стала совсем иной, в ней работали уже незнакомые люди, которые начисто постарались выветрить из темных коридоров газеты дух былого, и это наводило на печальные мысли.
