— Ты чего, святой отец? — спрашивал у него Дутов, но отец Иона, ничего не говорил. — Чуешь чего-нибудь? — настойчиво подступал к нему Дутов. — Может, факты какие-нибудь у тебя есть?
— Пока нет, — подавлял в себе вздох отец Иона.
— Тебя не поймешь, — сердито произносил Дутов, — то ты балаболишь безумолку, будто баба, успешно продавшая на базаре мешок картошки, то молчишь, словно к языку у тебя прилип кусок смолы. Скажи что-нибудь определенное!
— В том-то и дело, отец родной, что ничего определенного сказать не могу. Пока не разберусь…
— Ты разберись, разберись… Мне это важно знать. Чем быстрее — тем лучше.
Очень хотелось отцу Ионе в такой ситуации отличиться, прихватить на чем-нибудь Чанышева, уже несколько раз пробовал он это сделать, но все попытки оказались пустыми, и на Касымхана поп пока ничего не добыл, никакого компромата.
При встречах с Касымханом он был ласков, голос его делался тихим, воркующим, глаза прощупывали фигуру гостя, старались зацепиться за какую-нибудь костяшку, проникнуть внутрь, но ничего у отца Ионы из этого не получалось.
— Никак не могу понять, кто вы есть на самом деле, — как-то сказал Дутов Чанышеву.
В ответ тот тихо, едва приметно улыбнулся:
— Кто я есть на самом деле, вы, Александр Ильич, знаете не хуже меня.
— Это не ответ, господин Чанышев, — неудовлетворенно покачал головой Дутов.
— Почему, Александр Ильич?
— Говоря вашим языком, потому, что вы также знаете лучше меня.
Вскоре после этого разговора Чанышев уехал в Джаркент. Прошло немного времени, и Еремеев, работавший теперь коневодом в милиции, — лучшего места для него даже придумать было нельзя, оно очень устраивало постаревшего Еремея, — передал Касымхану письмо. Чанышев вопросительно глянул на коневода.
— От атамана, — коротко пояснил тот.
«К.Ч. Ваш обратный приезд в Джаркент меня удивил, и я не скрою, что принужден сомневаться и быть осторожным с Вами, поэтому впредь до доказательства Вами преданности нам, я не сообщу многого. Сообщу лишь последние сведения, полученные три дня тому назад».
Колючий тон письма Дутова нехорошо удивил Чанышева, он резко обернулся — если бы засек чей-то взгляд, постарался бы немедленно разобраться с этим человеком. Но на него никто не смотрел.
«Ваши большевики озверели потому, что им будет конец, — писал дальше атаман. Тон письма был нервным. — У меня был один мусульманин с Кубани и передал письмо Врангеля. Содержание его не скажу. Деньги от Врангеля я получил. Врангель взял Екатеринодар, Владикавказ, Новочеркасск и Астрахань. Все казачьи войска с ним. Мы теперь имеем тесную связь, и надо сейчас не играть на две лавочки, а идти прямо».
Чанышев невольно усмехнулся: насчет того, что не годится играть на две «лавочки», атаман бесконечно прав… Только у атамана своя правота, а у Чанышева — своя. И словами ее можно выразить совершенно одинаковыми, повторяющими друг друга, а вот результат будет разный.
«Я требую службы Родине, — писал далее атаман, — иначе я приду, и будет плохо. А если кто из русских в Джаркенте пострадает — ответите Вы, и очень скоро».
Чанышев не сдержался, усмехнулся вновь — что-то уж больно грозно заговорил атаман. На самом же деле руки у атамана даже короче, чем он думает, и вряд ли ему когда-нибудь удастся поднять восстание, как это делал он еще совсем недавно, вряд ли сможет поджигать дома и убивать людей. Все это у атамана в прошлом. Одно настораживало — слишком уж отчетливо, даже назойливо звучали нотки недоверия в письме. А ведь оттого, будет ли верить атаман Чанышеву, зависит, станут ли впредь гибнуть земляки Касымхана или нет.
В кабинет к Чанышеву заглянул заместитель — рыжий бородатый казак из Конной армии Буденного, человек силы необыкновенной, рубака, весельчак, любитель абрикосового самогона. Как заместитель, буденовец был слабоват, а вот как рубака и тамада на застольях — очень хорош.
— Останешься за меня, — сказал ему Чанышев. — Я — к Давыдову.
— Что, обстановка осложнилась? — хриплым от вчерашней попойки голосом спросил рубака.
— Осложнилась, — коротко ответил Чанышев.
Давыдов находился на месте, он словно ждал Чанышева, стол перед начальником регистрационного пункта был чист — ни единой бумажки, ни одной соринки. Давыдов показал рукой на кресло:
— Садись, гостем будешь!
Чанышев сел, стукнул пальцами по столу.
— Я так понял, от нашего подопечного пришло письмо? — проявив проницательность, спросил Давыдов.
— Совершенно верно, час назад передали. Засомневался он во мне, вот что, товарищ Давыдов.
— Считай, что во мне он тоже засомневался, — Давыдов обреченно махнул рукой, жест был красноречив: пропащие, дескать, они с Чанышевым люди — но в следующее мгновение не выдержал, засмеялся: — Тебя это очень огорчает?
— Очень, — признался Чанышев. — От этого же зависит успех операции.
— Я считаю — ничего страшного в этом нету, — сказал Давыдов. — Других людей у атамана на нашей территории все равно нет. Поэтому, как бы там ни было, он должен будет довольствоваться тем, что у него имеется в наличии. Отсюда делай выводы, товарищ Чанышев. Мы с атаманом повязаны одной веревочкой. Старайся дальше входить к атаману в доверие. Если считаешь, что воду здорово мутит поп, мы этого попа уберем быстрехонько — комар носа не подточит. Дай-ка письмо!
Чанышев отдал письмо начальнику регистропункта. Тот быстро пробежался взглядом по бумаге. Задержался на последнем абзаце. Перечитал его.
— А вот пожалуйста, специальный пункт для укрепления твоих, товарищ Чанышев, дружеских отношений с Дуговым. Он сам предлагает, лично — подчеркиваю, лично, что выполнение этого пункта резко повысит твои акции… Смотри, — Давыдов провел пальцем по бумаге. — «Я требую сдачи в Чимпандзе пятидесяти винтовок с патронами — иначе сами учтите, что будет. Вы сделать это можете, и тогда поздравляю Вас с чином и должностью высокой, почетом и уважением». А! — Давыдов громко хлопнул рукой по столу. — Да мы дадим дутовцам не пятьдесят, а семьдесят пять винтовок, пусть владеют! И патронов дадим. Три ящика!
— А если они начнут стрелять по нашим мирным гражданам, тогда что?
— А вот этого мы им не дадим, — Давыдов язвительно, будто Змей Горыныч перед полетом на дальние огороды Бабы-яги, оставшиеся без присмотра, ухмыльнулся, — не получится! — Он побарабанил пальцами по столу.
Чанышев тоже побарабанил, — сам не заметил, как повторил Давыдова, затем оба, словно поймав друг друга на чем-то запретном, засмеялись — это вышло у них очень даже неплохо.
— Чаю хочешь? — спросил Давыдов.
— Нет.
— Тогда бывай, — Давыдов приподнялся с кресла и сунул Чанышеву крепкую, в дубовых наростах мозолей руку, — мне еще работать надо.
— Мне тоже.
