Каукалов скосил взгляд на бутылку, в глазах у него появилось что-то живое, заинтересованное.
- А от армянина нагоняя не будет? - спросил он.
- Его сейчас нет в особняке.
- Но когда он вернется - ему же обязательно доложат.
- Не факт, - сказал Рог, усмехнулся про себя: не знает нервный паренек, что эту бутылку Шах "благословил" ещё вчера. - Я сейчас старший на мостике. А потом это, - Рог потянулся, щелкнул ногтем по звонкому стеклянному горлышку, - хорошее терапевтическое лекарство. После него и дыхалка чище работает, и сердце стукочет лучше, и мозги яснеют. Так что, Рог закряхтел, сунул руку в карман куртки, достал оттуда кусок розового, основательно проперченного мяса, запаянный в прозрачную облатку и украшенный яркой этикеткой "Ветчина по-царски", - так что... - повторил он ворчливо, - не факт!
Аронов тоже оживился, приподнялся на тахте и выразительно посмотрел на бутылку. Рог сделал вид, что не заметил этого взгляда. Он вообще старался не замечать Аронова, тот для него был обычной "шестеркой" - самым маленьким человеком в их структуре, бессловесной скотиной, мясом.
Каукалов недовольно оглянулся на Аронова. Вот ещё напасть еврей-алкоголик! Даже смешно.
Выпить, конечно, неплохо было бы, но где растут ноги у этой щедрости?
- Лекарство - штука полезная, - сказал он и свесил ноги с тахты.
Илюшка тоже сел на тахте. Кроме мяса, Рог достал из кармана рыбу, завернутую в плотный целлофан, - кровянисто-красную, с белыми жировыми прослойками семгу, и хлеб.
- И чего нас здесь армянин держит? - пробормотал Каукалов, скручивая у бутылки пробку. Он решил, раз представился удобный момент, кое-что узнать.
- Не вы первые, не вы последние, - успокоил его Рог, - это делается ради вашей же безопасности. Если держит, значит, какие-то сведения имеет либо чувствует что-то. Армен - мужик с собачьим чутьем, носопырка у него... - Рог выразительно покрутил рукой в воздухе, - ни разу в жизни не подводила. Как только посветлеет небо, он вас тут же и отпустит. Так что терпите.
Каукалов после этой речи понял, что водка появилась здесь не "по-щучьему велению" и не из-за того, что Рог такой добрый, она входит в состав терапии крючконосого Армена Шахбазова, решившего с помощью граненого стакана снять со своих узников нагрузку, и когда Рог плеснул ему водки на самое донышко станкана, раздраженно приподнял посуду:
- Лей больше!
Рог безропотно добавил, видимо, у него команда такая имелась: если "арестанты" потребуют налить побольше - надо налить...
- Ну что, вздрогнем? - Рог приподнял свой стакан, чокнулся с Каукаловым, к Аронову даже не повернулся. - За нашу Россию, - произнес многозначительно, специально усилив слово "наша", чтобы, значит, окружающие понимали, что за Россию он имеет в виду.
Каукалов поддержал тост фразой, которую слышал раньше и которая ему понравилась:
- На четверть века - мертвая страна, на сорок лет - убогая держава.
Рог посмурнел, набычился и зло покрутил головой. Предупредил:
- Ты о России так не говори!
- Извини, - поспешил попросить прощения Каукалов.
Бутылка опустела через несколько минут. На тумбочке остались и семга, и крупно нарезанная сочная ветчина, и хлеб, а из водочной бутылки в стаканы уже выдавили последние капли.
- И это все? - на всякий случай осведомился Каукалов.
- Хорошенького понемножку, - проворчал Рог. - Для поднятия настроения и столько хватит. Вам когда на дело?
- Послезавтра.
- Во вторник, значит, - Рог похмыкал в кулак: то ли насчет новой бутылки соображал - до вторника ведь всякий, даже самый сильный хмель выветрится, то ли делал прикидки по иной части... Склонил набок свою маленькую, аккуратно причесанную голову.
Рог принадлежал к числу людей, считающих, что чем меньше голова, тем шире плечи, он хоть и приподнялся немного над рядовыми "братками", над "шестерками", а был похож на самого обыкновенного низколобого рядового "братка", которому нет разницы, кого убивать, людей или комаров...
- Во вторник, значит, - повторил Рог, поднялся и вышел из комнаты, оставив после себя ощущение тревоги, какого-то странного тумана - словно бы дым вполз: легкий, неприметный, но очень вредный.
- Во вторник, - запоздало подтвердил Каукалов. - Через два дня.
Сидеть в шахбазовской тюрьме было тошно. Скорее бы на волю, на Минское шоссе.
Стефанович злился: сколько ни ходили они к Каукалову и Аронову, так ни разу и не застали их. Как сквозь землю провалились.
- Может, все-таки твоего приятеля обманывают? - раздраженно растирая рукой лицо, - кожу на щеках тревожили мелкие электрические уколы, это было нервное, - спросил Стефанович у Егорова. - Может, их нет в Москве?
- Они в Москве, - твердо ответил Егоров.
- Не могли же они раствориться в воздухе! Не духи все же!
- Их надо искать.
- Где? Как? Вслепую в таком огромном городе?
- На Минском шоссе.
- Минское шоссе - тоже большое.
- Давай поломаем голову, - предложил Егоров; он к месту вспомнил, что голову его одно время почтительно величали генеральской, - вдруг что-нибудь придумаем?
Вместо ответа Стефанович вздохнул и отвел глаза: увидел, что на него смотрит Настя. Ее взгляда - пронзительного, горького - он уже не мог выдерживать. Вытянул перед собой правую руку, которая в Москве начала отекать, и пошевелил пальцами. Заметил небритого, заросшего щетиной по самые скулы Рашпиля и раздраженно сплюнул.
- Ты хотя бы побрился, Фидель Кастро, - бросил он в сердцах. - Зарос, словно абрек. Кинжала на поясе только не хватает. - Он усмехнулся. - Лицо кавказской национальности!
- Старшой, вы же знаете, в рейсах я не бреюсь, - необыкновенно вежливо, на "вы", проговорил Рашпиль.
- Но мы же не в рейсе. У нас совсем другое... Святое.
- Ладно, - подумав, ответил Рашпиль, - побреюсь. Хотя бритвы у меня с собой нет. Специально не беру.
- Че Гевара! - Стефанович фыркнул. - Возьми мою бритву.
Но верная мысль пришла не в "генеральскую" голову Егорова, не в больные от бессонной ночи мозги Стефановича, - пришла Рашпилю во время бритья.
У него все-таки нашлась своя бритва, - хотя он и не врал: действительно, в рейсы не брал "цирульничьи принадлежности"; в машине, в огромном, как чемодан, бардачке у него неожиданно обнаружился желтый "биковский" пакетик с одноразовыми бритвенными станками - пакетик туда специально сунула жена.
Они сняли три комнаты в мрачноватом сером мотеле на Минском шоссе, прямо за Кольцевой дорогой: два трехместных номера для мужчин и один одноместный - для Насти. Рашпиль стоял в тесном туалетном отсеке перед зеркалом, скреб по щекам невесомо легким, каким-то несерьезным пластмассовым станком и, отчаянно фальшивя, напевал песенку из репертуара Пугачевой про красотку Мэри. Потом вдруг оборвал пение и высунул голову в тесный обшарпанный коридорчик с темным затоптанным полом.
