- Понял? - спросил он Аронова.
- Понял, - ответил тот, сглотнул слюну.
- На! - Каукалов вновь протянул автомат напарнику. - Покажи класс!
Класса Илья не показал - не было навыка, он не попал ни в корягу, торчащую, словно гигантская кость, из осыпавшейся боковины оврага, ни в перевернутый березовый комель, взметнувший в воздух свои оборванные корни, будто руки, ни в глиняную голову, наподобие муравейника вспухшую на дне оврага, которую неохотно огибала вонючая говорливая вода.
Если до коряги было двадцать метров, до перевернутого комля двенадцать, то до глиняной головы всего ничего - метров семь. И все равно Аронов не попал. Каукалов даже крякнул от досады, потом, помотав в воздухе рукой, сморщился, будто на зуб ему попало что-то кислое.
- Ну и ну! - только и сумел произнести он.
- Извини, - смущенно улыбнулся Аронов, - зато я незаменим в другом.
В чем был незаменим Аронов, Каукалов не знал и спрашивать не стал, перехватил у Ильи автомат, привычно вскинул его, нажал на спусковую собачку, но выстрелов не последовало - рожок был пуст. Каукалов выругался, вскинул второй автомат и короткой, в три выстрела, очередью разнес глиняный нарост. Тот лопнул, будто воздушный шар, превратился в сухие брызги.
Следом Каукалов разнес березовый комель с обрубленными щупальцами, за ними - корягу. Когда-то коряга была справным деревом, осиной или кленом, но овраг слизнул её, уволок в преисподнюю - ничего не осталось от дерева, только гниль.
Новый автомат был неплохо сработан, бил точно, пули не "косили", мушка не была сбита набок. Единственное, что плохо, - на ложе и прикладе, сколько ни вытирай тряпкой, обязательно остается смазка, делает руки жирными, это вызвало у Каукалова некое раздраженно-брезгливое ощущение, будто он вляпался в какое-то дерьмо.
- Да, Илюша, дело твое швах, - произнес он тусклым голосом, стрелять ты совсем не умеешь.
Илья виновато развел руки в стороны:
- Чему не научен, тому не научен.
В рожке второго автомата оставалось ещё патронов десять. Каукалов отдал автомат Илье. Развернул его на сто восемьдесят градусов, под уклон, показал на кривой кусок ствола, вросший в глину.
- Попробуй-ка попасть вон в ту кривулину. Только вначале тщательно прицелься, а потом уж нажимай на собачку. И не дергай, не дергай её, нажимай плавно. Пла-авно.
Он терпеливо, удивляясь, откуда же у него взялись такие способности, объяснил Аронову, как надо целиться, как ловчее прижимать к себе приклад, как лучше держать автомат в момент передергивания затвора - простые истины, которые отработались у сержанта Каукалова в армии до автоматизма, стали привычкой и совсем были неведомы необученному штатскому Илье Аронову.
Аронов из очереди в десять выстрелов сделал два попадания - над кривулиной в двух местах взвились черные ошмотья. Илья от радости даже подпрыгнул:
- Е-е-есть!
И все равно первое знакомство Аронова с оружием Каукалов оценил на единицу, - если брать школьную, хорошо памятную им с Илюшкой систему оценок. А Аронов, напротив, был своей стрельбой доволен. У каждого свое.
Каукалов загнал машину в гараж, ключ от гаража отнес деду Арнаутову.
- Ты чего в молчанку играешь? - сощурившись так, что авоська морщин нырнула своими нитями не только под седину виска, а пошла и дальше, испещрила лоб, спросила Арнаутов.
- Я не играю, - произнес Каукалов, не глядя на деда. - Устал что-то...
- Все устали, - заметил дед. - Ты не один такой. Как машинки?
- Обе в норме. Очень хорошие. Шить одежду можно. Что на одном агрегате, что на другом.
- Ты, парень, это... - старик Арнаутов отвернул обшлаг спортивного костюма и близко к глазам поднес часы, поморгал недовольно, вглядываясь в стрелки, - сегодня вечером, в восемь часов, подрули к Олечке Николаевне домой, - не выдержал, подмигнул Каукалову, - велела обязательно быть... По очень важному делу.
Каукалов сощурился, будто смотрел в прорезь прицела, в упор глянул на деда. Дед зябко пошевелил плечами, словно бы ему холодно стало, и вяло помотал ладонью в воздухе. Добавил, жуя слова больными сточенными зубами:
- Да, она так и велела передать: по очень важному делу. - Арнаутов приблизился к Каукалову, обхватил его руками за плечи, дохнул чем-то кислым - то ли брагой, то ли заплесневелым хлебом, спросил - будто в ухо выстрелил: - А еврейчик твой как?.. Двадцать очков из ста может выбить?
- Плохо, - не стал скрывать Каукалов, но больше ничего не сказал - ни к чему старику Арнаутову знать, что происходит у него с Ароновым, пусть выстраивает свою схему и в неё вписывает людей: самого себя, Илюшку Аронова, любвеобильную подполковничиху, его - Женьку Каукалова... И так далее.
- Не забудь - в восемь ноль-ноль. - Старик постучал крепким прокуренным ногтем по стеклу своего модного хронометра.
Ровно в восемь, минута в минуту, Каукалов позвонил в дверь знакомой квартиры. Долго не открывали, и Каукалов, с досадой подергав одной щекой, подумал, что "мадама" ещё не пришла, собрался было уходить, но что-то удержало его, и он снова надавил пальцем на кнопку звонка.
Наконец дверь распахнулась. На пороге стояла Ольга Николаевна, длинноногая, белокожая; розовый, аккуратно простеганный в косую клетку халатик едва прикрывал её потрясающее тело. Она смотрела на Каукалова большими близорукими глазами по-девчоночьи доверчиво и как-то беспомощно все-таки Ольга Николаевна умела быть очень разной. Каукалов невольно сглотнул слюну.
Густой, тяжелый, видать, очень дорогой парик плотно сидел у неё на голове и выглядел не менее своим, чем у иной дамочки родные волосы. Во всяком случае, если бы Каукалов не увидел рядом с собою на подушке лысеющую голову Ольги Николаевны, он ни за что бы не догадался, что она носит искусственные волосы. Каукалов вновь сглотнул: все-таки Ольга Николаевна была соблазнительной.
- Проходи, - произнесла она с легкой улыбкой и круто, как-то очень резко, по-солдатски развернувшись, двинулась в глубину квартиры. На ходу скомандовала: - Дверью только посильнее хлопни, а то замок начал что-то заедать.
Каукалов послушно хлопнул дверью - в ответ где-то тонко звякнуло стекло. Ольга Николаевна на ходу, не поворачивая головы, выругалась матом.
Как она это сделала, Каукалову понравилось, он не сдержался, растянул рот в одобрительной улыбке. Обычно мат не идет женщинам, но только не Ольге Николаевне. На ходу она вытащила одну руку из халата, поправила что-то на груди и бросила Каукалову, по-прежнему не поворачивая головы:
- Раздевайся!
Каукалов послушно, рывком, сбросил куртку прямо на пол. Принялся за вечно заедающую пряжку ремня на брюках.
- Быстрее! - подогнала его Ольга Николаевна. - Еще быстрее! - Сама она была уже без халата - халат, как и каукаловская куртка, остался лежать смятым розовым лебедем на полу.
