— Эй, козлы! — прокричал старшина, продолжая прижиматься спиной к стенке клуни. — Счас я вам вторую шашку подброшу, чтобы теплее было… А ну, вываливайтесь из клуни! Вы заняли чужую территорию!
На чердачном этаже клуни раздался кашель, дверца, отодвинутая чьим-то громоздким сапогом, распахнулась во всю ширь, из раздвига повалил дым.
— Душегубы! — прекратив кашлять, прохрипел невидимый человек. — Под трибунал пойдёте!
— А за автоматную стрельбу в тылу разве не положено никакого трибунала? — старшина вновь возмущённо выматерился.
— Под трибунал, под трибунал… — продолжал хрипеть неведомый вояка. — Я вам устрою за милую душу…
В проёме чердачной двери показался широкий зад, обтянутый добротными офицерскими штанами-галифе, потом перекладину лесенки начала нащупывать нога в хорошо начищенном сапоге.
На землю сполз плотный щекастый человек с петлицами младшего лейтенанта, следом за ним — деваха в солдатской гимнастёрке и длинной бесформенной юбке с отвисшим задом. Старшина удивлённо присвистнул! Произнёс громко, с выражением:
— М-да-а-а…
— Не м-да, а боец вверенного мне подразделения, — взъярился младший лейтенант. — И прошу не путать это с разными «шурами-мурами». Понятно?
— Понятно, — произнёс старшина с ехидцей, невольно проникшей в его голос, — только непонятно, младшой, как и за что ты упечёшь меня под трибунал.
— А это уж моё дело, — огрызнулся трофейщик, — было бы шея, а хомут мы на неё всегда нахлобучим. Понятно? И прошу мне не тыкать!
— Да пожалуйста, — хмыкнул старшина издевательски.
Следом с чердака скатился сержант с отёчным лицом, украшенным увесистым синяком и двумя автоматами, перекинутыми через шею, своим и командирским.
— Андрющенко, немедленно арестовать наглецов! — рявкнул на отёчного сержанта младший лейтенант.
— Кхе! — призывно кашлянул в кулак старшина и в то же мгновение отёчный сержант оказался лежащим на земле с плотно прижатыми к бокам руками — можно было вязать, как пленного немца. Оба автомата валялись неподалёку. Младший лейтенант также корячился на земле, кряхтел, выплевывая изо рта сгустки слюны и давась сохлым козьим горохом.
— За всё рассчитаюсь, — выбил он из себя с очередным плевком, — сполна!
— Слепой сказал: «Посмотрим!» — хмыкнул старшина и вновь поднёс к его носу кулак: — Кхе!
Прошло ещё несколько мгновений, и трофейщики очутились за изгородью. Младший лейтенант отряхнул свои роскошные штаны.
— Берегись, старшина, — угрюмым голосом предупредил он, — я тебе по всем параграфам счёт выставлю!
— Для начала тебе ещё надо будет объясниться с моим командиром, — старшина привычно хмыкнул, — а уж потом мы будем объясняться с твоим. Соломин, выдай гражданам тыловикам ихние манатки.
Соломин проворно поднялся по лестнице на чердак, откуда продолжал сочиться дым, уже заметно ослабший, вышвырнул несколько мешков, набитых барахлом, высунулся в дверь:
— Верхний этаж свободен от посторонних предметов.
— Ну а с нижним мы вообще справимся подручными средствами, — старшина перекинул мешки с барахлом, затем стянул с плеча верный автомат ППШ, приладился и ловко, одним ударом приклада сшиб с клуни нарядный трофейный замок. Сделал рукой широкий приглашающий жест: — Битте-дритте, славяне!
Клуня также была забита мешками, старшина насчитал их целых двадцать, озадаченно поскрёб пальцами затылок. Соломин сделал то же самое:
— Не дай бог чего-нибудь пропадёт! Тогда нас на котлеты пустят.
Старшина покосился на изгородь: как там трофейщики? Всё продолжают воздух сотрясать или уже успокоились? А трофейщиков уже и след простыл. Вместе с мешками и сонной девахой. Ловко они научились покидать «поле боя» — будто духи бестелесные. А ведь этот младший лейтенант, видевший немцев только окочурившимися, да ещё, может быть, в колонне пленных, действительно может иметь в штабе какого-нибудь знакомого подполковника, падкого до трофейного добра, и тот за штуку немецкого сукна или позолоченный эсесовский кортик может запросто навалиться на разведчиков всей тушей.
Впрочем, старший лейтенант Горшков тоже не лыком шит — у него также свой знакомый подполковник есть.
Мешки трофейщиков без всякой опаски выволокли во двор и заняли прежние, уже освободившиеся места. Старшина беспечно прыгнул на ворох сена, вытянулся на нём с молодым хрустом, закинул руки за голову: хорошо быть дома!
Мустафа занял место недалеко от Охворостова, кинул в изголовье «сидор», в котором не было больше ни одной консервной банки — всё выставил на «прописку» — и очень скоро провалился в сон.
Снился ему лагерь, те самые светлые минуты, когда раздавали хлеб и в руках оказывалась вкусно пахнущая, приятно-тяжёлая пайка, снилось бронзовое тускловатое солнышко, заползающее за косой край земли и что-то ещё, кажется, кони, точнее — топот их, самих коней не было, а был отчётливо слышен их недалёкий дробные топот, — вот этот топот и снился Мустафе.
И настолько крепок был его сон, что он не услышал, как в клуне появился старший лейтенант, обвёл усталым взглядом людей, остановился на Мустафе и спросил неожиданно:
— Ну как, старшина, годится нам Мустафа, али как? Как считаешь?
— Нормальный мужик. Обучим кое-чему и можно будет пускать в самостоятельную разведку.
— Я тоже так считаю. Забили это дело, Егор Сергеевич. А чего тут у вас с барахольщиками произошло?
— С трофейщиками? Вы и это уже знаете? — брови у старшины сложились удивлённым домиком.
— Ворона в клюве принесла.
— То-то их толстозадый предводитель грозил нам…
— Он свою угрозу выполнил, даже успел накатать на нас телегу, но на его несчастье в штабе оказался начальник разведки корпуса и всё поставил на свои места — барахольщикам даже извиняться пришлось…
— Это хорошо, товарищ командир, — старшина потёр руки, — это мне очень нравится.
— Да и толстяк этот, гауптман, тоже оказался ценным кадром. Всех, кто брал его, велено представить к медалям.
— Отличная новость, товарищ старший лейтенант! — Охворостов проверил пуговицы на гимнастёрке — все ли на месте, застегнул воротник, отряхнулся, сбивая с себя остья сена. — Отлучиться разрешите, товарищ старший лейтенант!
— Это куда же? — Горшков сощурился.
— В штаб!
Старший лейтенант вспомнил девушек-связисток, синеглазую Асю и позавидовал Охворостову, простоте его отношений с дамским полом, — сам он так не умел, робел…
— Давай, старшина, имеешь право!
Старшина сдвинул складки под ремнём гимнастёрки назад, браво выпятил грудь — выглядел он на все «сто».
— Товарищ командир, осмелюсь доложить…
— Ну!
