При таких исходах ребята обычно бывают спокойны.
Он пробежал мимо слесарки – металлического сарая с простеньким набором инструментов и тисками, который никогда не пустовал, в нем всегда кто-нибудь что-нибудь чинил, латал дыры в проржавевшем имуществе, мимо хозяйственного блока, вынырнул к забору, которым была обнесена застава. Остановился. От резких движений в горах всегда осекается, опасно останавливается дыхание, перетягивает горло, может вообще умолкнуть сердце, – схватился рукою за шею, закашлялся. Живот пробила боль. Панкову показалось, что его сейчас вообще вывернет наизнанку, будет рвать кровью.
– Стой! – просипел он с трудом, стараясь накрыть сердце собственной грудной клеткой. – Прекрати стрельбу! Стой!
Человек, который стрелял, не услышал Панкова. Это был прапорщик из десантной группы, заведовавший у Бобровского нехитрым хозяйством – нитками, мылом, патронами. Фамилия его вылетела у Панкова из головы.
Прапорщик, испуганно кривясь лицом, стрелял по змее, вставшей на хвост в боевой позе. Это была крупная красивая кобра с раздувшимся ярким капюшоном. Хоть и стрелял прапорщик прицельно, но всякий раз промахивался и ругался. Подойти к змее ближе боялся – та могла оказаться проворнее пули и в отчаянном прыжке достать человека.
Что-то очень уж рано змеи начали выползать из своих нор – солнце ведь пока еще не такое сильное, что на нем можно загорать. Но факт остается фактом, и его надо принять к сведению: змеи начали выбираться из зимних укрытий. Выходит, Трассер был прав, говоря, что здешние змеи – пташки ранние. Или кто там это утверждал? Дуров?
– Прекрати стрельбу! – вновь прокричал Панков, и прапорщик опять не услышал его.
Он в очередной раз прицелился, нажал на спусковой крючок, черный короткий ствол пистолета дернулся, подпрыгнул вверх, змея едва уловимо качнулась влево, пуля же выщербила кусок бетонного ограждения справа, высекла густой сноп искр и с сочным вжиканьем унеслась в пространство. Прапорщик прицелился в змею снова. Панков понял, что тот никогда не сумеет застрелить кобру.
Змея не уходила, она словно бы специально ждала очередного выстрела, дразнила прапорщика, выводила его из себя. Прапорщик вновь, в пятый или шестой раз, нажал на спуск. Выстрелы звучали громко, будто из крупнокалиберного ствола, звук усиливался эхом, отскакивал от камней, двоился, троился, и всякий одинокий выстрел в кишлак приносился, наверное, пулеметной очередью.
Кобра на этот раз стремительно нырнула вправо, пуля выщербила кусок забора слева, обдала змею пылью, крошевом, выбила, как и прежде, огонь, со свистом ушла в сторону.
– Во гадюка! Це гадюка, так гадюка! – испуганно и одновременно изумленно воскликнул прапорщик – хохол из глухой украинской глубинки, который переиначивает на свой лад треть слов и половину букв, «г», например, произносит, как «гх», а «це» – вообще любимая присказка, звучит как обязательная приставка почти к каждому предложению.
Прапорщик выстрелил снова. Змея стремительно, почти неуловимо вильнула своим бескостным телом, уходя от пули, пуля вновь зло и бессильно впилась в бетон, прапорщик опять нажал на спусковой крючок. В ответ послышалось пустое клацанье – прапорщик расстрелял всю обойму.
– Ы-ы-ы, ы-ы, – завздыхал, заныл прапорщик, окончательно поддаваясь страху, отступил от змеи – ему показалось, что она сейчас кинется на него, вцепится кривыми ядовитыми зубами в ногу, – ы-ы, ы-ы…
Круто развернувшись, прапорщик совершил длинный козлиный прыжок и столкнулся с Панковым. Глаза у него выкатились из глазниц, поблескивали мокро, по лицу тек пот.
– Ы-ы-ы-ы, – вновь немо, испуганно взвыл прапорщик, показал пальцем в сторону змеи.
– Как твоя фамилия? – холодно, на «ты», хотя никогда не позволял себе «тыкать» незнакомым людям, спросил Панков.
– Ы-ы-ы, ы-ы, – выкатывая глаза еще больше, промычал прапорщик, он, похоже, не слышал вопроса капитана, испуганно оглядывался на змею. – Ы-ы!
– Ладно, иди! – капитан махнул рукой. – Иди! Со змеей я сам разберусь.
На этот раз до прапорщика дошло, он с гулким лошадиным топотом понесся прочь. Капитан сделал шаг к кобре. Та снова обеспокоено поднялась на хвост.
– Тихо, тихо, – сказал ей капитан, – я тебе ничего не сделаю. Тихо!
Змея эта словно бы понимала язык человека, – а может, она действительно понимала и была сообразительна, как собака, всю жизнь находившаяся рядом с человеком и великолепно знающая его повадки, – послушалась и опустилась на землю.
И раньше слышал Панков, что реакция кобры сродни молнии, но чтобы она могла так ловко уходить от пули – видел впервые. Прапорщик стрелял в нее почти в упор, и тем не менее змея успевала засечь пулю, она видела ее полет и уходила в сторону, уклоняясь от свинца. Панков и сам был изумлен не меньше прапорщика, только соображение в отличие от этого специалиста по хозяйственному мылу не потерял. А бедный прапор не только соображение потерял, но и речь. Как бы вообще заикой не остался.
Кобра – змея благородная, она никогда не нападает на человека первой – в отличие, например, от гюрзы. Та может подползти со спины, исподтишка, совершенно беззвучно, и прыгнуть. Таких случаев было много. Теперь надо будет ломать голову, как защитить солдат от змеиных укусов. Рукава шинелей – это лишь половина всех забот.
Ведь кобра, отогревшаяся у себя в норе и вылезшая на обдуваемое ветерком место, чтобы подышать свежим воздухом, – первая ласточка. Скоро этих змей будет, как кузнечиков в июньской траве, – куда ни ступи, всюду будут шипеть змеи.
Панков подозревал, что у него в доме тоже живет змея. Кобра. Он ни разу ее не видел: она всегда исчезала до того, как Панков появлялся в своей квартирке, вычисляя его шаги среди десятков других шагов, и никогда не ошибалась.
Кобра сторожила его жилье не хуже собаки – в дом никто никогда не проникал, в нем не могли завестись ни мыши, ни крысы – кобра мигом расправлялась с любым грызуном, забредающим в его «хоромы».
– А теперь уходи, – сказал Панков кобре, – театральное представление окончено. Всё!
Змея чуть приподнялась, капюшон у нее стремительно раздулся и тут же упал, она что-то прошипела Панкову – вполне возможно, сказала ему, что все поняла, – и тихо поползла вдоль низкой бетонной стенки, у которой ее засек и обнаружил прапорщик.
Панков проводил ее взглядом. Не дай бог убить змею – на заставу тогда явится все ее семейство – мстить. Все змеи, конечно же, погибнут под пулями, но кто-нибудь из них изловчится и обязательно всадит зубы в солдата. Кобра хоть сама первой и не нападает, но правила «око за око, зуб за зуб» придерживается строго. Панков с запозданием вспомнил фамилию прапорщика – Грицук.
Да, скоро лето и со змеями придется повоевать. На границе почти всегда, на всех заставах, каждое лето, без исключения, – один-два укушенных. И обычно нападает гюрза, это как закон, кобра бьет редко, только когда ее основательно раздразнят, либо в случаях мести, когда она выходит мстить за кого-нибудь из погибших сородичей.
