Вскоре сорвался еще один – самый ловкий и самый скорый, который когда-то с комсомольскими альпинистскими экспедициями ходил на пик Коммунизма, горланил песни Высоцкого на Луковой поляне, в базовом лагере, услужливо разогревал на керогазе гречневую кашу, стараясь потрафить своим «старшим братьям» – русским горовосходителям из Москвы и Свердловска, восхищался их ловкостью и умом, выклянчивал ледорубы и шекльтоны – меховые ботинки с зубчатой стальной нарезкой на подошвах, играл на губах и исполнял национальные танцы на ровной, как стол, площадке ледника Федченко, – не стало и этого «комсомольца». Из-под пальцев у него вышелушилась каменная плитка – вылезла из монолитного тела горы, словно гнилой зуб на пораженной гнойной плоти, под ногами не оказалось нужной полочки, и правоверный так же беззвучно, без крика и стона, как и его предшественник, отправился в путешествие из этого мира в мир тот – в иной, как ныне говорят.
Моджахедов осталось десять человек – десять жаждущих вцепиться в глотку русскому, оседлавшему этот каменный пупырь.
Хотя они не думали, что на пупыре сидит всего один человек – голодный, синюшный от холода и болей в желудке русский, думали, что макушку оседлало не менее пяти человек, и велико было удивление душмана, первым одолевшим отвесную крутизну, когда он выглянул из-за кромки, – он увидел всего лишь одного человека. В ту же секунду он своим взглядом уперся во взгляд сержанта Карасева.
«Пс-с-с-с», – пусто и испуганно засипел моджахед, глаза у него расширились, налились кровью, он сделал рывок наверх, закидывая ногу на край пупыря, но Карасев отрицательно поцокал языком, качнул головой, и душман, не спуская с десантника глаз, снял ногу с закраины, соскользнул вниз, на плоскую осыпающуюся полочку, чтобы не видеть ни самого русского, ни черный страшный глазок его автомата. Потом сдвинулся чуть ниже, вцепился пальцами в заусенец, но заусенец не выдержал, и душман беззвучно – без вскрика – полетел вниз, на далекие заснеженные камни.
Следующего моджахеда Карасев сбил короткой очередью, выругался сквозь зубы:
– Ловкие, сволочи, по воздуху ходить научились… – резко перекатился на другой бок, сбил еще одного душмана, высунувшегося из-за закраины, потом подсек третьего. А вот четвертый оказался хитрее и проворнее сержанта Карасева.
Четвертый тихо толкнул рукою под спину сержанта гранату – «лимонку». Карасев душмана не видел, но посторонний звук все-таки расслышал, сделал резкое движение, перекатываясь на другой бок, и спиной накрыл гранату.
В следующий миг раздался взрыв. Карасев ничего не почувствовал. Ни испуга, ни боли, разнесшей его тело на несколько рваных кусков, ни ослепления – просто он мгновенно погрузился в красную прохладную купель, подставил голову под шипучую струю, ударившую невесть откуда, и через мгновение перестал чувствовать себя: был просто паренек из Липецкой области Витька Карасев по прозвищу Судак, – в детстве вообще любят давать странные клички, которые потом не отстают от человека всю жизнь.
Логичнее было бы назвать его Карасем – по фамилии, что называется, но Витьку прозвали Судаком. Прозвали так за стремительность и силу, за молочно-белый цвет кожи и желание обязательно верховодить – в любой причем компании, даже в рыбьей.
Через минуту на обледеневшую макушку пупыря вскарабкалось сразу несколько душманов, один из них послал в снеговую мешанину зеленую ракету – пустил ее не вверх, а параллельно земле, – дал знать боевикам, что на пупыре больше никто не сидит…
Когда на скале, где находился десантник, раздался взрыв гранаты, Панков понял, в чем дело, сжал зубы:
– Вот сучье! – покрутил головой огорченно: если на пупырь залезут душманы, то пограничникам долго не продержаться, со скалы их перещелкают по одному, словно цыплят.
Ему захотелось раздвинуть рукой снеговой полог, рассмотреть повнимательнее, что происходит на скале, но снег продолжал валить, не ослабевая, плотной стеной, за которой ничего не было видно.
– Ну и сучье! – выругался Панков вторично. – Ладно, пока идет снег, шансы наши равны, а перестанет идти… – он замер на секунду, представляя, что же будет, если перестанет идти снег, покусал зубами нижнюю губу: ладно, пока пусть все останется так, а дальше видно будет.
Поморщился, выругал себя: извечное «авось» подвело и сержанта, теперь этот чертов пупырь придется все время держать на автоматной мушке.
Минуты через три ударил пулемет десантников: из-за камней, из-за скального поворота в очередной раз попробовали высунуться моджахеды – сделали это несмело, с затяжкой: подставились – и десантники смели их.
– Ах, сержант, сержант, – Панков никак не мог успокоиться, ему было до слез жаль громоздкого, с невеселым, рано постаревшим лицом Карасева – много хорошего мог бы сделать этот парень в жизни…
Но не успел – не повезло парню Сереже Карасеву.
– Эх! – Панков не выдержал, хрястнул рукой по камням, рассек себе руку до крови, но вот ведь как – боли даже не ощутил.
Теперь стала понятна недавняя слепая атака моджахедов, понятно, почему они шли на пулеметы, будто бы ничего не видя, – единственное что «ура» только не кричали. А так вели себя: шли на пулеметы, пробовали сами стрелять, но не сумели, – пулеметы били прицельно, зло, а ответная стрельба была вялой, разрозненной, это была стрельба от страха. А потом душки стремительно откатились назад, всосались в пространство за поворотом, и все стихло.
Только стремительно и тяжело, совершенно бесшумно валил густой снег.
Это была отвлекающая атака душманов, они прикрывали скалолазов, и атака эта им удалась. Панков едва не застонал от досады, от жалости к десантнику, от того, что он совершил ошибку: ведь он сам мог пойти с десантником на скалу, мог подстраховать его, залечь неподалеку, чтобы доставать огнем до изнанки пупыря, – хотя вряд ли, так он запросто мот угодить к душманам, но Панков сейчас не думал об этом, мог взять с собою Чару, но он ничего не сделал из того, что сейчас приходило ему в голову. Все мы сильны задним умом.
Как только стихнет снегопад, душманы надавят и им придется уйти отсюда, перебазироваться на новую точку, выше по дороге. Впрочем, такой удобной точки, как эта, такого каменного горла им уже не найти. Увы! Панков смахнул рукою с лица истаявшую мокреть. Нет, им придется уйти раньше, чем кончится снегопад, – под прикрытие других камней. И кто знает, может быть там, наверху, схоронки найдутся не хуже, чем эти, да и каменная горловина подходящая подвернется, за которой можно будет снова залечь…
Сквозь пелену снега он различил движение на макушке скалы – там в полный рост поднялся душман, на чабанский манер приложил руку ко лбу, стараясь рассмотреть, что находится внизу, засечь, где стоят пулеметы, где лежат люди и, вообще, – сколько их, людей-то? Очень уж неосторожный, просто до наглости был неосторожный этот душок, Панков не выдержал, выругался и дал по душману автоматную очередь.
Далековато было – пули разошлись веером. Душман стремительно нырнул вниз.
– Театральный наблюдатель, – пробормотал Панков и вновь выругался.
