— Кто шел с Гришей?
— Не знаю. Люди сами разбивались на пары, кто с кем хотел… Ну, это мы выясним!
Шагин перевернул труп на спину, осмотрел карманы одежды Ревзина. Они были пусты. Осторожно поднял твердый от подсыхающей крови подол рубахи убитого. На животе поблескивал засунутый под брючный ремень никелированный кольт.
Коротко вскрикнула Саша. Она показала на ноги Ревзина. Левая лодыжка сильно распухла, была иссиня-черной.
Теперь стало понятно, почему возле убитого валяется длинная палка.
Шагин мысленно нарисовал картину случившегося. Ревзин повредил ногу, стал хромать. Подобрал где-то посох, но все равно двигаться было трудно. Напарник ушел вперед. И тогда к отставшему подкрался враг… Все ясно. Все, кроме одного: как же тот, кто был впереди, не слышал выстрела, не поспешил на выручку товарищу? А может, вернулся, но убийца уже успел скрыться?..
Те же вопросы задавала себе и Саша.
Снова пущен был в дело австрийский штык. Григория Ревзина похоронили.
Шагин сунул кольт под приметный камень, штык забросил в кусты, последний раз огляделся, чтобы лучше запомнить место.
— Клянусь, что найду убийцу! — сказал он. — Найду и сам его расстреляю!
4
На рассвете Лелека вернулся в город, прокрался по улицам, стараясь не попасться на глаза бандитским патрулям.
Вскоре он звонил у дверей дома врача Станислава Белявского, звонил требовательно, властно.
Горничная не хотела впускать незнакомца, но Лелека отстранил ее и вошел.
Минуту спустя появился хозяин. Он был в смокинге — веселый, раскрасневшийся, с сигарой в зубах.
Лелека невольно взглянул на большие часы, занимавшие весь угол комнаты.
— Удивлены? — воскликнул Белявский. — Конечно, конечно, раннее утро, а я уже! — Он щелкнул себя по горлу.
— Когда же успели? — Лелека оглядел собеседника.
— Все очень просто. Мы со Стефанией провели последние дни, так сказать, в добровольном изгнании. В родные пенаты вернулись только вчера вечером. И сразу нагрянули гости. Они и сейчас здесь!
Лелека только покачал головой.
— Не одобряете? — Белявский упал в кресло, сделал попытку раскурить погасшую сигару. — А я хотел предложить… Идемте к ним! Коньяк, пунш. Весело, черт возьми!
— Коньяк, пунш… Я не спал двое суток. — Лелека сделал паузу. — Ну-ка, несите мой куш.
Белявский перестал возиться со спичками, швырнул в угол обслюнявленную сигару и расхохотался:
— О, это не так просто!.. Я хотел сказать: они не здесь, не в этом доме. Спрятаны, и притом довольно далеко, так что сегодня мы…
— Хорошо! — Лелека встал с кресла. — Тогда я отправляюсь к Харитону Базыкину.
— О-ля-ля! — Врач раскурил новую сигару, выпустил густой клуб дыма. — Молодой человек должен знать: до Базыкина еще надо дойти!
— Что вы хотите сказать?
— Дом Базыкина в двух верстах отсюда. И на каждом углу патрули, караулы…
— Базыкин у вас!
Лелека сказал это неожиданно для самого себя и почувствовал, что попал в точку.
— Да, у меня, — пробормотал Белявский. — Только кому он поверит — своему доверенному врачу или большевику, чекистскому комиссару, которого весь город знает как…
Он не докончил. Гость схватил его за грудь, рванул с кресла.
Но отворилась дверь. Через порог шагнул краснолицый грузный мужчина, в расстегнутом кителе с полковничьими погонами, с бокалом в руке.
— Господа, — сказал он, тяжело ворочая языком, — позвольте мне, господа… — И вдруг закричал: — Лелека? Костя Лелека, сукин ты сын!
На глазах у ошеломленного Белявского сотрудник ЧК и командир казачьего белогвардейского отряда, самого крупного из тех, что минувшей ночью ворвались в город и стали его полновластными хозяевами, кинулись друг другу в объятия, что-то кричали, целовались, обнимались снова.
Потом казачий полковник ринулся в комнаты, таща за собой «чекиста». Но Лелека вырвался, зашептал ему на ухо.
— Вон оно что, — пробормотал полковник, удивленно качая головой. — Ты, брат, оказывается, и вовсе ловкач. — Он обернулся к хозяину дома: — Иди-ка, Станислав, в гостиную: я друга встретил, у нас разговор.
Белявский понимающе закивал, исчез за дверью.
— Там я нахожусь уже год, — сказал Лелека, продолжая конфиденциальную беседу. Он тонко улыбнулся. — Рекомендация самого Александровича
[5]
.
— Погоди, погоди, но ты никогда не был эсером!
— Тем более левым, — подтвердил Лелека, улыбаясь.
— И Александрович знал об этом?
— Он все знал.
— На кого же ты работаешь, Константин, чей хлеб ешь, как дошел до жизни такой?
— На себя работаю. — Лелека гордо выпрямился. — На себя, чтобы ты знал, Черный, только на самого себя, и ни на кого другого!
— Трудно приходится?
— В моей жизни легкого никогда не встречалось. Все в трудах и заботах.
— Так иди ко мне.
— Хватил! — Лелека презрительно скривил губы.
Но вот изменилось выражение его лица. Будто родилась новая мысль. Он испытующе оглядел собеседника, будто боролся с какими-то сомнениями. И вдруг спросил:
— А денег у тебя много, Черный?
Полковник запахнул китель, неопределенно повел плечом. Вопрос его насторожил.
— Да я не о том, — рассмеялся Лелека. — Твоих капиталов мне не требуется. Тут другое дело. Сам-то желаешь заработать, скажем, полпудика…
— Полпудика чего?
— Золота и камешков. Да, полпудика будет. Может, и больше. Ну, желаешь?
Долго тянулась пауза. Полковник молчал.
— Уж больно ты щедр, Константин, — наконец проговорил он. — А с чего щедрость — не пойму. Таким я тебя не знал. Не темнишь?
— С тобой всегда был честен.
— Был. А теперь?
— И теперь, Черный. Оттого щедрый, что один не дотянусь до того клада. Партнер нужен. Надежный компаньон, которому можно во всем довериться. И вдруг тебя встретил. На счастье, думаю. На наше с тобой счастье. Теперь понимаешь?
— Это уже интересно.
— Условие: все, что возьмем, поровну, до последнего гроша, честно, по-братски.
— Идет!
— Поверь, Черный, дело стоит того, — продолжал Лелека, все больше волнуясь. — Но мне нужно твое слово.
