3
Было около четырех часов дня, когда Кузьмич закончил просматривать пленку. Отложив ее, прислушался. С кухни не доносилось ни звука. Он встал и прошел туда.
Эссен спал, положив голову на угол стола. Дробиш сидел рядом и курил. Увидев вошедшего, бесшумно поднялся с табурета. Они вернулись в комнату.
— Извините его, — сказал Дробиш, кивнув в сторону кухни. — Гвидо работал ночью, сутки не сомкнул глаз… Ну, как пленка?
— Вы сделали важную работу, товарищ, — сказал Кузьмич. — Очень важную. Но…
— Но это только начало?
— Да.
— Нужен весь дневник?
— В первую очередь письма. Все, какие есть. У этого Тилле могут оказаться письма от некоей женщины.
— Имеете в виду его кузину?
— Да, ее. И это срочно.
— Я понял.
— Где сейчас ваш хозяин? Он дома?
— Отсутствует с позавчерашнего дня. Я собрал его как в дорогу: чемодан, несессер. Он где-нибудь на Востоке. Сейчас там много дел для СД… Стойте! Хотите заполучить письма уже сегодня?
— Хорошо бы!..
— Ну что ж, — сказал Дробиш. — Надо так надо.
— Минуточку… Скажите, ваш хозяин знает русский язык?
— Вряд ли. — Дробиш подумал. — Нет, не знает!
— Почему такая уверенность?
— У него на письменном столе переводы с русского. В основном газетные статьи — перевод и тут же справка: такая-то газета, дата, город. Но самих газет нет. Значит, они ни к чему.
— Справедливо. Из каких городов газеты?
— Я запомнил: Москва, Баку, Грозный…
— О чем статьи? Нефть?
— Да, нефть. Но есть и на другие темы.
На улице послышался шум. Кузьмич и Дробиш приблизились к окну. По всей ширине мостовой двигались барабанщики — полсотни мальчиков и девочек в шортах и блузах хаки и таких же пилотках, с барабанами на ремнях через плечо. Два парня постарше несли транспарант:
«Ein Volk, ein Reich, ein Fuhrer!»
[36]
У других парней были знамена со свастикой и портреты Гитлера. За ними маршировала основная масса юнцов в форме гитлерюгенд. Барабаны гремели. Шедшие по бокам процессии командиры выкрикивали первые слова лозунгов, а колонна скандировала окончание.
На тротуарах было мало прохожих. Все они останавливались и, как заведенные, вскидывали руки к портретам Гитлера.
— Вот как выдрессировали, — угрюмо сказал Дробиш. — Быстро приучили стадо к повиновению!.. «Любуюсь» такими и думаю: а что будет дальше?
Он обернулся, поглядел в глаза Кузьмичу.
— На этот вопрос вы даете ответ своей работой, — сказал Кузьмич. — Если боретесь против нацизма, значит, верите в возможность его поражения. Разве не так?
— Верю, что Германию не оставят в беде. Это и придает нам силы. — Дробиш твердо повторил: — Да, не оставят. А если так, то и мы не должны сидеть сложа руки. Ибо сказано: Бог тому помогает, кто сам себе помогает.
Он готов был рассмеяться, но перехватил взгляд Кузьмича, брошенный на часы, сгреб со стола свою шляпу.
— К десяти часам вечера управитесь? — спросил Кузьмич.
— Постараюсь. Встретимся здесь?
— Лучше в другом месте… Скажем, возле вашего замка. На южной дороге в двух километрах от него есть заброшенный домик.
— Сторожка в буковой роще?
— Да, сторожка, так будет точнее.
— Выходит, вы там бывали? — удивленно пробормотал Дробиш.
Кузьмич обнял его за плечи, повел к двери.
— От десяти до одиннадцати возле сторожки я буду возиться с автомобилем — менять свечу.
— Понял.
— Если не сможете прийти, завтра свяжитесь с Эссеном. Он отыщет меня.
4
Дробиш появился в начале двенадцатого, когда Кузьмич, решив, что пора возвращаться, закончил «ремонт» автомобиля — ввернул на место свечу и опустил капот двигателя.
— Неудача, — сказал Дробиш, сев в автомобиль. — И я сам во всем виноват. Вел себя как последний дурак. Понимаете, достал пачку писем из сейфа, стал просматривать. Читал, глупец, вместо того чтобы действовать камерой. Уж очень хотелось отыскать те, о которых вы упоминали…
— Письма кузины?
— И ведь нашел! Там три таких письма… Быстро просмотрел их, приготовил фотоаппарат. И — неудача. Сперва появился хозяйский сын, проторчал часа полтора в кабинете отца. А теперь к нему пожаловали гости…
— Что было в письмах?
— Они короткие. На мой взгляд, ничего особенного:
«Мы с мужем здоровы, живем хорошо; как вы поживаете, тетя, здоров ли мой кузен?..»
— Тетя, сказали вы?
— Я забыл!.. Письма адресованы женщине. Я знаю ее. Это старуха, родная тетка Теодора Тилле. Живет в Бабельсберге. Кажется, Хорст Вессельштрассе, сорок два.
— Имя, пожалуйста!
— Аннели Шеель.
— А имя этой… кузины?
— Эрика Хоссбах. Теперь адрес. — Дробиш наморщил лоб и не без труда выговорил: — СССР, Баку, Телефонная улица, тридцать два.
— Очень хорошо. Еще вопрос: упоминается ли в письмах имя вашего хозяина?
— Мне кажется, нет… Нет, не упоминается. «Кузен», и все.
— Так… Говорите, письма короткие?
— Да. Каждое — страница и то неполная: десять — пятнадцать строк.
— Понимаю… Товарищ Кони, раньше я думал, будет достаточно, если вы сфотографируете их. Теперь вижу, что должен посмотреть сами письма.
— Только эти три?
— Да. Но и конверты тоже. Это займет немного времени. Просмотрю и тотчас верну.
Дробиш понимал, что, рассказав о письмах, чем-то насторожил собеседника. По-немецки тот говорит, как немец. Впрочем, шипящие чуть смягчает и растягивает гласные, отчего речь приобретает певучесть. Похоже на говор жителей областей, пограничных с Францией… Так кто же это такой?
Он скосил глаза на Кузьмича. Подтянут, элегантен. Движения по-юношески точны, хотя по другим признакам ему не так уж далеко до старости… А что, если это русский? Гвидо ни слова не сказал о нем. Познакомил — и баста. Даже не назвал его имени…
Кузьмич терпеливо ждал ответа на свою просьбу. Время шло, а Дробиш сидел в неподвижности, будто не мог найти решения. Наконец он задвигался, что-то просвистел. Неожиданно улыбнулся, тронул соседа за плечо.
— Если желаете взглянуть на письма, то надо сейчас, не откладывая.
— Каким образом?
— Отправиться в замок. Завтра, может случиться, будет поздно: вдруг вернется хозяин? Вот что мы сделаем: машину загоним в кусты, ее там сам черт не отыщет, и — пешком, здесь ведь недалеко. Ночь, все спят. А у меня ключи от любой комнаты.
