Синий «опель» пробежал две сотни километров по дорогам Верхней Австрии, близ местечка Альтаусзе свернул на изрядно размокший проселок и вскоре оказался на берегу красивого горного озера. Путники были у цели. Здесь у самой воды находился пансион для небогатых туристов и рыболовов.
Летний сезон закончился два месяца назад, зимний еще только начинался, и хозяйка пансиона сама вышла встречать редких в эту ненастную пору гостей. Высокая прямая старуха в толстом свитере и вязаных брюках, заправленных в горные башмаки на шнуровке, энергично встряхнула руку Энрико, милостиво кивнула Саше. Затем коротким жестом она показала свои владения — полтора десятка бревенчатых домиков, разбросанных по поросшим кустарником рыжим скалам. В доме, что стоит в центре, — столовая. Два домика по ее бокам заняты. Из остальных можно выбрать любой. Все одинаковы: в каждом две комнаты, ванная, есть радиоприемник, камин. Там же комплект рыболовных снастей, включая спиннинги.
Все это хозяйка проговорила громко и резко, на одном дыхании, будто боялась, что ей помешают. Затем загородилась от ветра, дувшего с озера, ловко зажгла сигарету.
— Выходит, мы не очень опоздали, рыба еще клюет? — наивно сказал Энрико.
— Не так, как летом, но без улова не будете. — Хозяйка раздвинула в улыбке свои белые, бескровные губы, странно контрастировавшие с загорелым лицом. — Кстати, есть проводник, он знает, где лучшие места. Но это — за отдельную плату…
Гости остановили выбор на крайнем слева домике. Энрико поставил автомобиль под навес, а у входа в дом повесил на вбитом в стену крюке красный рюкзак — знак для Кузьмича, который должен был прибыть вечером.
После обеда Саша осталась дома, а Энрико отправился на озеро — следовало исправно играть роль рыболова.
Он вернулся, когда смеркалось, поставил спиннинг в угол, показал Саше две рыбки.
— Только и всего? — сказала она.
— Зато завтра будем с хорошей добычей. — Энрико загадочно прищурил глаз. — Как всегда, ты недооцениваешь своего дорогого супруга!..
В восемь вечера удар колокола возвестил, что ужин готов и ждет постояльцев.
Саша первая вошла в столовую и сразу увидела Кузьмича. Он сидел за столом и ел. Кроме него здесь было еще несколько человек. Мужчины встали, коротко кивнули вошедшей: обычный знак внимания даме. Встал и Кузьмич. Секундой позже он вновь уткнулся в свою тарелку.
Хозяйка пансиона, выполнявшая сейчас роль подавальщицы, поставила перед Сашей и Энрико тарелки с нехитрой едой, присела на свободный стул. В ее крупных желтых зубах торчала неизменная сигарета.
— Как улов? — сказала она, щуря на Энрико прозрачные, как у кошки, глаза.
Энрико молча поднял два пальца.
— А я поймал восемь штук, — сказал бородач, сидевший на противоположной стороне общего стола. — Фрау Хильда, вы свидетельница, не так ли?
Хозяйка молча кивнула.
— Ну что же, завтра на озеро мы отправимся вдвоем. — Энрико обнял Сашу. — Бьюсь об заклад, что поймаем не меньше.
— Принято! — крикнул бородач.
— Выезжаем тотчас после завтрака. Ловим в разных концах озера. К обеду сравниваем результат. Проигравший ставит пиво на всех.
— Идет! — Бородач пришлепнул ладонью по столу, показал на женщину, сидящую рядом: — Мы тоже будем вдвоем.
Кузьмич ел и не вмешивался в разговор. Покончив с ужином, аккуратно сложил салфетку и вышел.
Вскоре вернулись к себе и Саша с Энрико. Войдя в домик, Саша вскрикнула, рванулась к столу. Прислоненная к пепельнице, там стояла карточка дочери.
В двенадцатом часу ночи Энрико вышел из дома. Вернулся довольно быстро.
— Все тихо, — сказал он. — Можешь идти.
— А ты?
— Одному из нас надо остаться. Мало ли что произойдет… Иди, я буду ждать.
Саша бережно поставила на стол фотографию Лолы, накинула плащ и отправилась к Кузьмичу.
2
Они сидели в дальнем от окна углу комнаты. Горел лишь ночник, да и тот поставили на пол и загородили стулом с висящим на нем пиджаком Кузьмича, хотя окно было плотно зашторено.
Саша слушала, не прерывая. В полумраке едва проглядывалось лицо Кузьмича. Он казался спокойным. Говорил неторопливо, голос звучал обыденно, ровно. А она думала о той огромной работе, которую проделали Кузьмич и его помощники. Прежде чем удалось выйти на нужный объект, были изучены многие десятки, других. В основе удачи, если здесь можно было употребить это слово, лежали долгие годы изучения страны, поиски противников режима и завязывание связей с ними, отбор наиболее стойких, надежных, готовых идти до конца в борьбе против нацизма. И это в условиях свирепого террора, когда, казалось бы, в Германии разгромлено, сметено, задавлено все сколько-нибудь прогрессивное, честное…
Саша знала, что у Кузьмича нет семьи. Не нашел подходящей пары? Не мог отвлечься от трудной работы, которую делал всегда — сперва у себя в стране, потом за ее пределами? Быть может, боялся причинить страдания той, которую изберет: туберкулез легких он заполучил еще на царской каторге, и все эти годы болезнь гнездилась в его организме…
Он закончил рассказ о Теодоре Тилле и его дневнике. Сделал передышку, зажег новую сигарету.
— Теперь о кузине этого человека. Твой старый знакомый Агамиров лично занимался ею. Я приехал, и он выложил на стол толстую папку — документы, фотографии.
— Как ее имя?
— Эрика Хоссбах. По мужу — Назарли. Муж у нее азербайджанец.
— Он и в самом деле большой специалист, как утверждается в дневнике Теодора Тилле?
— Главный инженер крупного завода. Коммунист.
— Кто еще в семье?
— Мальчик девяти лет. Отец обожает сына и жену. Агамиров сказал: «По-собачьи глядит ей в глаза».
— Такая красавица?
— Отнюдь. Правда, очень большие глаза. Большие и очень печальные. Выражение такое, будто только что плакала. Даже когда она смеется…
— Почему она не уехала с отцом?
— Длинная история. Если в двух словах, то отвергла человека, которого прочили ей в мужья, выбрала другого…
— Своего теперешнего мужа?
— Да. Представляешь: совсем еще девчонка — и вдруг у трапа парохода расплевалась с родным папашей. Билеты, паспорта — все готово, чтобы ехать на Запад. И неожиданно: «Я остаюсь!»
— Значит, характер… А сейчас не жалеет?
— Ты о тоске по родине? Но она мало жила в Германии. — Кузьмич задумался. — Почти не помнит ее, а стены одной из комнат в их квартире сплошь увешаны репродукциями с картин германских художников. В большом шкафу Шиллер, Гете, Гейне, Ремарк…
— И не скрывает этого?
— Я бы сказал — гордится, что немка.
— Смелая!..
