Потом закричали все разом. Закричали, стали стучать ногами, свистеть, хлопать в ладоши. Кое-кто кинулся обниматься с соседями. Оно и понятно. Здесь не было ни одного, кто не хлебнул бы горя от наводнявших уезд бандитских шаек. У парня в тельняшке лишь месяц назад в селе вырезали половину семьи.
Вместе со всеми аплодировал и Константин Лелека — он знал, что Кузьмич сразу же его заметил, как только вошел.
Постепенно шум стих.
— Ну вот, — проговорил Кузьмич, — вижу, понравилось, как красные воины шарахнули по бандитам. Теперь еще одна приятная весть… Это кто спрашивал про пассажирские поезда?
— Ну, я, — сказал парень в тельняшке. — Я спрашивал. И считаю, что так не положено.
— Не положено, это верно, — ответил Кузьмич, — только как быть, если на Восточном фронте Колчак захватил город Уфу?
— Мы тебе про Фому, а ты про Уфу, — сказал горбатый старик, сидевший на полу прямо перед столом, и захохотал, довольный тем, что сострил.
— Нет, и я про Фому. Вот послушайте. За короткое время заготовила Советская власть много хлеба в Уфимской губернии, но успела вывезти лишь самую малость. И вот почти четыре с половиной миллиона пудов зерна попало в адмиральские лапы!
— Как же так? Кто виноват? — закричали в комнате.
— Тихо!.. Попало зерно Колчаку в лапы, а в Москве и Питере людям есть нечего, дети от голода пухнут, руки и ноги у них желтеют, наливаются влагой. Те, у кого ребята через такое прошли, знают: сперва водянка, потом смерть… Что тут делать? Выход один — заготовлять хлеб в других губерниях, ближе к промышленным центрам…
— Делайте, кто вам мешает? — воскликнул горбач. — Может, и нам перепадет чуток!
— Делаем, товарищ! По всей России ездят по деревням и селам рабочие и красноармейские отряды. И от вас, от вашей ячейки, помнится, тоже ушли за продовольствием несколько человек. Так, секретарь?
— Было, — сказал секретарь партячейки. — Четверых отдали в тот отряд.
— Два месяца, как ушли, — вставил парень в тельняшке. — Я два месяца за двоих ишачу. Без рук, без ног остался. А какой результат?
— Результат такой, что отряды поработали хорошо, хлеба собрали много. Но опять загвоздка: нечем вывозить зерно.
— Как так нечем? — крикнули сразу несколько человек.
— Нет паровозов. Вот правительство и решило на месяц отменить пассажирские поезда: освободившиеся паровозы пусть тянут эшелоны с зерном. Эта, конечно, крайняя мера. Но в создавшемся положении Советская власть иного выхода не нашла, как ни искала.
— Эва, придумали, умники! — выкрикнул кто-то из глубины комнаты.
Горбатый старик всем корпусом повернулся на голос.
— А ну, цыц! — сказал он. — Хочешь спросить — спрашивай, но не язви. Где ты там? Вылазь!
У входной двери встал с пола парень. Стал пробираться вперед, перешагивая через сидящих.
— Мой подручный, — сказал старик секретарю партячейки. — Глуп еще, молод, но на строгательном работает подходяще. Дома у него не ахти — отец с войны не пришел, мать выпивает… Ты говори, говори, — обратился он к парню.
— Я что? — смутился юноша. — Я же хотел… Ловко, говорю, придумали с паровозами!
Все засмеялись. Председательствующий замахал рукой, восстанавливая тишину.
— Что из всего этого получилось, судить вам, — сказал Кузьмич. — Вот несколько цифр, которые я запомнил. После прекращения пассажирского движения в Москву и Петроград ежедневно стало прибывать по 209-210 вагонов с продовольствием, а за месяц до этого прибывало 117-118 вагонов… Ну-ка прикиньте, стоило огород городить?
В комнате одобрительно зашумели.
— Вижу, прикинули, — усмехнулся Кузьмич. — Можете считать — партия коммунистов добилась, что от крупнейших пролетарских центров отведена угроза голода.
Горбатый старик встал, повернулся к собранию. Но он не успел ничего сказать. В коридоре послышались шаги, от сильного толчка дверь распахнулась, в комнату ввалилась группа людей. Четверо мужчин держали за руки пятого — лицо этого последнего трудно было разглядеть, мешали волосы, упавшие на глаза; кроме того, он был ранен, из ссадины на лбу текла кровь.
Секретарь стал отчитывать конвоиров: ежели изловили ворюгу или дебошира, следовало отправить его в милицию, а не тащить на разъезд, где идет важное собрание.
Один из конвоиров, пожилой человек в спецовке, молча положил на стол никелированный браунинг.
Кузьмич взял пистолет, подержал на ладони, будто взвешивая.
— Налетчик?
Конвоир покачал головой.
— Мы с блокпоста шли, я и Светелкин Иван, — он показал на товарища. — Слышим, поезд нагоняет. Ну, чуток отошли от путей, ждем. Эшелон все ближе. И вдруг видим: человек на подножке тормозной площадки вагона.
— Сигать собрался? — спросил секретарь.
— Точно… Ну, пусть, думаем, сигает, нам-то что! Прыгнул! Да неловко у него получилось, или зацепился за что, только стал он кувыркаться по насыпи — да как врежет лбом в камень! Мы бегом к нему. Вот и эти парни, — конвоир показал на двух молодых рабочих, которые тоже держали раненого незнакомца, — я их знаю, они из резерва кондукторов, эти ребята тоже все видели и примчались.
— А прыгун? — спросил секретарь.
— Лежит. И пистолет рядом с ним — вывалился из-за пазухи. Я прибрал пушку: отдам, как очухается, ежели он чекист или, скажем, из милиции… Кто-то побег за водой. А я тем временем руку за пазуху потерпевшему. Интересно же, кто он такой, бедолага… Гляжу — документы. Два документа, секретарь. Фамилии разные, а карточки одинаковые.
— И на обоих он? — сказал секретарь.
— Точно.
— Тогда понятно.
— Вот и мы сообразили, что возвращать ему пушку вроде не стоит. Разобраться треба.
— Верно сообразили. Ты все рассказал, ничего не забыл?
— Все. — Рабочий извлек из кармана несколько книжечек, положил на стол. — Вот они, бумаги-то. Что делать дальше?
Секретарь взглянул на Кузьмича.
— Заберешь субчика?
— Заберу.
Кузьмич подозвал Лелеку, передал ему пистолет и отобранные документы.
— Побудьте с задержанным, пока подгонят дрезину. Потом с двумя коммунистами доставите его к нам.
Лелека молча кивнул. Говорить он не мог. Человек, которого задержали рабочие, был Борис Тулин.
Секретарь партячейки распорядился, чтобы освободили соседнюю комнату. Лелека отвел туда Тулина, усадил на полу, в дальнем от двери углу, сам устроился на стуле у входа.
Тулин поднял голову, хотел что-то сказать. Лелека многозначительно показал на дверь. Несколько мгновений он размышлял, потом быстро скрутил папиросу и распахнул дверь. Окажись за ней человек, он бы увидел, что чекисту потребовался огонь для цигарки, только и всего.
