Часть 4. Прорыв
Глава 25
На всем пространстве Советского Союза от края до края лилась кровь, но это кровопролитие не шло ни в какое сравнение с тем, что творилось у Великих Лук. На другом конце, в нескольких тысячах километров южнее, посреди приволжских степей лежал Сталинград. Вернее, то, что от него осталось.
Находившиеся там немецкие солдаты были в осаде вот уже несколько месяцев. Последняя попытка прийти им на помощь, попытка, предпринятая корпусом фон Манштейна, провалилась, сошла на нет в глубоких бескрайних снегах. В конце декабря все триста тысяч солдат, что попали в окружение, еще не страдали от голода. Однако уже услышали, как он подкрадывается к ним, спиной ощущали его неумолимое приближение. В некотором смысле голод уже начался.
Однако даже спустя месяц после того, как они попали в окружение, протяженность их позиций поражала своими масштабами. В некотором роде это была небольшая страна, как и год назад под Демянском. На одном выступе среди заснеженной степи все еще продолжались бои. Вспыхивали они лишь время от времени, зато отличались крайней жестокостью. Однако чаще всего здесь стояла тишина. В центре города, вернее, в центре города–призрака, что стоял теперь на месте бывшего Сталинграда, уже давно не было слышно ни единого выстрела.
Город был стерт с лица земли массированными бомбардировками и артиллерийскими обстрелами, а также в результате тяжелых уличных боев, что происходили здесь на протяжении всей осени. Но теперь все это было уже в прошлом. Обе стороны были обескровлены, и над городом нависла тишина, словно высоко в небе над ним распростерло свои крылья некое мертвое божество.
Обескровленные дивизии Шестой армии сумели–таки выбить упрямых и несгибаемых русских практически из всего города. Так что в некотором смысле Сталинград теперь находился в руках этой самой Шестой армии — вернее, эти бесконечные уродливые руины, что остались от некогда мощного промышленного центра на берегу Волги. Да, но можно ли их было назвать городом? Лишь груды развалин в масштабах, каких они не видели за всю войну и вряд ли когда увидят. Вернее, увидят лишь те, кому повезет дожить до Берлина, Дрездена и Гамбурга, когда союзники начнут ковровые бомбардировки.
Но этого они пока не знали, да и не узнают. Потому что из Сталинградского котла живыми вышли лишь единицы. Лишь на исходе войны они стали свидетелями сходного опустошения, но уже родных, немецких городов.
А пока они держались за то, что принадлежало им, — держались за разрушенный город. Правда, теперь их со всех сторон окружали русские, пока еще на дальних подступах к городу, в снежной степи, где уже не было города, где не было вообще ничего. Периметр котла пока отличался значительной протяженностью, так что те, кто стоял в городе, не слышали грохота боев, что продолжали греметь там, посреди бескрайней снежной пустыни.
Останки города торчали под хмурым зимним небом, словно ребра солдат, которым вскоре было суждено погибнуть от голода. Расположенный в самом сердце огромной пустыни город также поражал своими размерами. Среди руин, окутанные звенящей тишиной, то там, то здесь словно призраки бродили солдаты. Они могли часами шагать вдоль бывших бульваров, не встретив ни единой живой души. Они были одни, им никто не мешал. Случалось, что мимо проезжал автомобиль, шурша шинами по мокрым мостовым. Скорее всего, путь его лежал далеко, но все–таки не дальше пределов городской черты.
Русские, чьи позиции пролегали вне города, просто сидели и ждали. Город на берегах Волги тоже ждал. Он лежал в руинах на протяжении всех своих тридцати километров в длину и восьми километров в ширину. Перед Рождеством солдатам попробовали раздавать подарки. В первых числах января разразился настоящий голод.
В Германии про Сталинград газеты писали на протяжении многих месяцев, начиная с августа, с того самого дня, когда взвод Шрадера пошел брать позиции «Хорька».
Каждую неделю газеты публиковали передовые статьи о немецких солдатах, сражающихся едва ли не по всему миру. Сначала по всей России, а потом и в других странах. Однако эти передовицы существенно разнились от недели к неделе. Лишь материалы о Сталинграде отличались постоянством. В августе сорок второго, в сентябре, в октябре, в ноябре не проходило и недели, чтобы фотографии руин этого города не появлялись на страницах газет, словно картинки некоего странного календаря.
А потом, в начале декабря, в немецких кинотеатрах была показана последняя кинохроника о боях в Сталинграде. Когда же на следующей неделе в прокат вышел очередной выпуск, о Сталинграде не было сказано и слова. Как и в том, что вышел в прокат через две недели.
О том, что касалось этого далекого волжского города, воцарилось молчание, окутавшее всю Германию. В стенах квартир и на городских перекрестках о нем лишь боязливо перешептывались. Шестая армия была лишь одной из нескольких десятков армейских соединений, разбросанных вдоль Восточного фронта. Однако на тот момент это была самая многочисленная армия. В немецких городах существовало несколько сот тысяч семей, чьи отцы и сыновья воевали в ее составе, а число их родных и близких доходило до нескольких миллионов.
В рождественскую кинохронику были включены радиопослания от всех немецких армий, разбросанных по всему миру. Солдаты передавали привет своим семьям и получали ответные поздравления.
— Говорит Тунис. Счастливого Рождества.
— Говорит Нарвик. Счастливого Рождества.
— Говорит Ленинградский фронт. Счастливого Рождества.
— Говорит Финский фронт. Счастливого Рождества.
— Говорит Париж..
— Говорит Бордо…
— Говорит Ливийский фронт…
— Говорит Демянск. Счастливого Рождества.
Даже экипажи подлодок в Индийском океане, раздевшись до трусов, истекая потом от непередаваемой духоты, передавали:
— Говорят Сейшелы. Счастливого Рождества.
С метеорологической полярной станции передавали:
— Говорит Шпицберген. Счастливого Рождества.
А затем возникла небольшая пауза, после которой раздался новый голос. Он звучал чуть громче, чем предыдущие. А может, это лишь показалось тем, кто с нетерпением его ждал:
— Говорит Сталинград.
Когда передавали рождественские послания из других мест, их, как правило, сопровождали небольшие кинозарисовки, длительностью от десяти до двадцати секунд. На экране возникали солдаты, занятые мирными приготовлениями к Рождеству — от Индийского океана до Арктики.
Из Сталинграда киноматериалов не было, лишь только этот голос. Причем в последний раз. В самый последний, и только эти два слова:
— Говорит Сталинград.
Не исключено даже, что голос этот принадлежал диктору. Был ли иной способ хотя бы в праздник вселить надежду в людские сердца по всей Германии? Однако сообщение вполне могло быть подлинным. На тот момент радиосвязь со Сталинградом еще не прервалась.
