Кивком дав понять раненым, чтобы они не беспокоились, доктор Хансен медленно направился к двери.
Первым, кого увидел Тартюхин, был врач в белом халате. Сначала он остолбенел от неожиданности, но быстро пришел в себя и, подняв автомат, дал короткую очередь над головой Хансена по флагу с красным крестом. Потом ухмыльнулся, но, увидев, что в сарае полным–полно раненых немецких солдат, посерьезнел. А может, и ОН , его злейший вражина, тут, среди них? А что, если он его здесь найдет? Что, если свершилось чудо и его ранили?! А что, если он сам пальнул себе в руку или ногу, чтобы не сложить башку на передовой? Ну а если его здесь не окажется, он выместит злость на остальных. Тоже мне, раненые… Скольких наших братьев они погубили до того, как их ранили?! И теперь… теперь они поплатятся за все сполна…
Набычившись, Тартюхин поднял автомат и уже собрался пройти в глубь сарая, как тут доктор Хансен загородил ему дорогу.
— Отойди! — сквозь стиснутые зубы прошипел Тартюхин.
— Так это ты… — удивленно протянул Хансен, узнав в партизане их прежнего угодливого помощника, но тот оборвал его:
— Прочь с дороги! Давай вали отсюда, пока цел!
— Нет! — решительно произнес врач в ответ.
Тартюхин внезапно понял, что этот врачишка, этот щуплый пацан, сопляк уступать ему не собирался.
— Не уйдешь? — переспросил Тартюхин, и лицо его исказила кривая усмешка. — Не уйдешь, значит? Ну ладно.
Неторопливо, но весьма решительно — доктор Хансен видел это — русский партизан поднял автомат, уперев ствол прямо в грудь врачу.
— Не уйдешь? — еще раз спросил он. — Значит, не уйдешь?
Никаких сомнений быть не могло — Тартюхин выстрелит, если врач не уступит ему дорогу. Но доктор Хансен стоял не шелохнувшись. За эти несколько мгновений этот молодой, на вид хрупкий врач стал другим человеком. Его обуял страх, смертельный ужас, от которого похолодело сердце, но он ничем не выдал своего состояния. Спокойно, решительно и даже чуточку снисходительно он взирал на кипевшего от ярости Тартюхина, физиономия которого растягивалась в злорадной усмешке.
— Подожди–ка! — донеслось сзади.
Улыбка мигом исчезла с лица Тартюхина, он повернул голову и недовольно посмотрел через плечо на дверь.
В сарай медленно вошел Сергей Деньков с автоматом в руке.
— Что это ты задумал? — спросил он Тартюхина.
Тот в ответ лишь пожал плечами.
— Я тебя спрашиваю: что ты задумал?
Теперь в голосе Денькова отчетливо прозвучали металлические нотки.
— Этот вот не пропускает меня, — ответил Тартюхин, стволом указав на доктора Хансена.
— И ты собрался его уложить, как я понимаю.
— Ну и что? Это ж немец, — стал оправдываться Тартюхин.
— Ты его знаешь? — вполголоса спросил Деньков, не отрывая взора от Тартюхина.
Тот замялся.
— Ты его знаешь, я тебя спрашиваю?
— Ну, знаю.
— И кто он?
— Немец.
— Идиот! — прошипел Деньков. — Чем ты лучше немцев? Что он тебе сделал? Или кому–нибудь из нас? Чем он нам навредил? Ничем! Он вон крестьян наших выхаживал, больных лечил. Забыл, как он тебе однажды руку перевязал? А ты собрался пустить его в расход! Убирайся отсюда. Убирайся, слышишь?!
Тартюхин с недовольным видом повернулся и с перекошенным от злости лицом вышел из сарая.
— Благодарю вас, — вздохнув с облегчением, произнес доктор Хансен.
— Не за что, — ответил Деньков, все еще не оправившись от охватившего его возмущения. — Пропусти меня.
— Что вы хотите?
— Чтобы ты меня пропустил.
Доктор Хансен посторонился.
— Если бы не вы… — со вздохом признался Хансен.
Деньков, остановившись, повернулся и долго смотрел на него. Потом сказал:
— …то он всех бы их… прикончил. Это ты имел в виду?
Хансен, помедлив, кивнул.
— Так вот, партизаны тоже бывают разные. Как и немцы. Пошли со мной!
Все раненые были взяты в плен. Во главе с доктором Хансеном.
Война не обошла стороной и хату Марфы. Танки длинной колонной прогрохотали мимо. Таня, стоя у окна, невидящим взглядом смотрела на бронированные машины. Они забрали у меня моего Михаила, думала она, и от тоски сжималось сердце. Как же я… ненавижу вас… всех!
Непонятно было только, кого именно она ненавидела. Немцев? Русских? Войну? Выпавшую на ее долю участь? Ее слабость? Ее любовь к немецкому солдату?
Услышав, как за спиной со скрипом распахнулась дверь, Таня не обернулась. Потянуло холодом. Она знала, кто пришел. И ни секунды не сомневалась, что это он. Услышав голос Денькова, Таня поняла, что все ее надежды скрыться от него были обречены на провал.
— Ты? — хрипло спросил Деньков.
Прижавшись лбом к холодному стеклу, Таня молчала.
— Повернись!
— А зачем? Ты ведь явился убить меня. Пришел, так убивай!
— Чего это ты прибежала к немцам? — дрожащим голосом спросил Деньков.
Таня по–прежнему не оборачивалась, но почувствовала, как он подошел к ней сзади. Схватив девушку за плечо, он с силой повернул ее.
— С каких это пор Марфа — немцы? — насмешливо спросила Таня.
Деньков молчаливо вперил в нее злой, жесткий взгляд.
— Давай, делай, что задумал! Чего ходить вокруг да около?
— Ты сюда ради него прибежала! Ведь ради него! Ты его к себе в постельку пустила, а мы…
С силой тряхнув Татьяну, он заорал ей прямо в лицо:
— Зачем?! Зачем ты так поступила?! Зачем?
— Я люблю его, — просто ответила Таня.
И, закрыв глаза, шепотом добавила:
— Неужели ты не можешь этого понять?
Деньков молчал, раздумывая. Он не знал, как быть. В деревню с радостными криками входили его товарищи. Они фанатично ненавидели оккупантов и сейчас искали здесь спрятавшихся немецких солдат. Сейчас Деньков почти ненавидел их, как ненавидел и то, что вынужден командовать этими людьми. Он ведь не был партизаном, он был офицером Красной Армии. Да, нужно уметь ненавидеть немцев. Чтобы поскорее изгнать их с родной земли. Но ведь всегда и во всем необходимо оставаться человеком. Тот, кто действительно повинен в зверствах, того к стенке без долгих разговоров, но ведь существует еще и воинская честь. Виновных… Но ведь и Таня была такой! Она — виновна!
Дверь, громко заскрипев на ржавых петлях, вновь распахнулась, и в хату ввалился великан — Михаил Старобин.
— Товарищ лейтенант, — широко улыбаясь, объявил он. — С немцами покончено! Все! Конец! Можно выбираться из леса!
