— Всего было два танка, — сообщил первый.
— Верно, — кивнул второй. Оба солдата напоминали деревенских жителей, обсуждающих какой–то невероятный случай.
— Да–да, я видел его сегодня. Он сюда тоже заходил. Это было чуть позже танковой атаки.
— Отлично, — произнес Кордтс, немного удивившись тому, что ему удалось хотя бы что–то разузнать. И все–таки он слишком замерз, чтобы продолжать поиски сообразно логике. На глаза ему навернулись слезы, вызванные отчасти дымом.
— Куда он пошел? — спросил Кордтс.
— Бог ты мой, да он где–то здесь, — ответили ему. — Заходил вон в тот дом.
— Вот свинья! — произнес, обращаясь к ответившему, другой солдат, и тот рассмеялся и указал Кордтсу на вход в разрушенный дом.
В указанном здании были люди, из него доносились чьи–то возбужденные голоса. Там также оказалось несколько костров, разведенных в металлических бочках и разваливающейся русской печке. В помещении находилось около тридцати человек. Некоторые из них согрелись и успели снять с себя кое–какую одежду. Воздух быстро нагревался, но так же быстро и выходил через трещины в стенах. В потолке имелись дыры, через которые, в свою очередь, можно было разглядеть прорехи и в самой крыше.
Какой–то офицер приказал приведшему Кордтса солдату возвращаться на пост.
— Вас сменят через несколько минут. Скажи об этом двум остальным.
— Слушаюсь! Благодарю вас, герр гауптман.
— Есть среди вас Фрайтаг? — спросил этот же офицер, обращаясь к собравшимся. Большинство повернули к нему головы, но никто ничего не ответил. — Значит, здесь только мои, — констатировал гауптман. — Днем у нас было несколько солдат из других подразделений, но они, наверно, давно вернулись к своим.
Он подошел к унтер–офицеру, сидевшему, скрестив ноги, возле русской печки.
— Здесь еще остаются чужие солдаты?
Унтер–офицер ответил, что, по его мнению, никого чужих в доме больше нет. Затем явно не без усилия поднялся и, громко и намеренно четко проговаривая все звуки, обратился с тем же вопросом к тридцати солдатами, собравшимся в помещении.
Если на вопрос гауптмана никто не ответил, то на вопрос унтера отозвались человек пять–шесть.
Гауптман повернулся к Кордтсу.
— У вас тут, наверно, недокомплект личного состава, я угадал? — спросил гауптман.
— Так точно, — ответил Кордтс. — Наш парень найдется. Наверно, ушел от вас еще до моего прихода.
— А мы только второй день здесь, — признался офицер.
Это прозвучало как некое предисловие к дальнейшему рассказу.
— Я понял, герр гауптман, — тихо произнес Кордтс. Ему очень не хотелось возвращаться на холод зимней ночи, и он стал ждать, когда гауптман заговорит снова. В этом помещении, где гуляли сквозняки, становилось попеременно то тепло, то холодно. Многие из солдат частично разделись, сняв маскировочные накидки, шинели, найденную где–то гражданскую одежду и бесформенное тряпье, даже сняли с себя листы газет, которыми обмотались для дополнительного утепления. Кордтс понял, что это главным образом полицейские. Их часть перебросили в Холм на последних «юнкерсах». Вскоре воздушный мост оборвался, потому что русские захватили взлетно–посадочную полосу, находившуюся на окраине города.
Эта новость быстро облетела весь гарнизон, возможно, потому, что только что прибывшие полицейские достаточно открыто рассказывали о тех жутких операциях, в которых они принимали участие до того, как их внезапно перебросили в качестве подкрепления на помощь защитникам осажденного города.
Некоторые из них, скорее всего меньшинство, вероятно, испытывали стыд от содеянного, чтобы бесстрастно рассказывать о том, чем им было приказано заниматься. Остальным такое чувство было неведомо, и они с какой–то будничной интонацией и поразительным спокойствием делились своим недавним опытом. Были и такие, — среди них неизменно находилось некое число фанатиков, — кто свои воспоминания излагал смачно, хотя в конечном итоге получались их рассказы опять–таки будничными, само собой разумеющимися.
Кордтсу были известны эти слухи, хотя никого из полицейских до этого он еще не видел. Гарнизону от них имелась некая польза, почти как от еды для голодных. Пополнение могло до известной степени на время избавить защитников от тоски по теплу или табаку. В минуты затишья он, Фрайтаг и Молль, — до того, как Молль начал жутко страдать от последствий долгого марша от озера Селигер, — подсчитали, что долго не думать о табаке невозможно, о нем вспоминаешь каждые три–четыре минуты. Исключением является лишь бой, когда все вдруг резко меняется.
С другой стороны, Кордтс придерживался того мнения, что слухи возникают лишь в том случае, если они полностью соответствуют истине или в них есть хотя бы крупица истины. Поэтому он продолжал верить в те истории, которые стали стремительно разлетаться по всему гарнизону сразу после прибытия полицейских.
Наконец гауптман заговорил снова.
— Значит, вам здесь нелегко приходится. Понимаю. Но я не ожидал, что вы будете нам завидовать. Мы получили приказ переправиться на самолетах в Холм, и не прошло и суток, как мы оказались здесь. Многие из нас впервые столкнулись с регулярными частями Красной армии. Но мы не боимся русских. Мы справимся. Вообще–то мы уже успели понюхать пороху.
— Убивать русских просто, — произнес Кордтс. — Но вы знаете, их очень много.
Гауптман резко дернул головой, услышав последние слова. Кордтс произнес их без всякого намека и вне всякого подтекста, потому что ему казалось, что гауптман общается с ним столь же просто и бесхитростно. Офицеры иногда разговаривают с солдатами достаточно человечно. Кордтс испуганно моргнул, не будучи уверен в том, действительно ли его высказывание вызвало неудовольствие гауптмана. Он совершенно не знал этого человека, равно как и остальных людей, собравшихся в разбитом здании. Он поймал себя на том, что внимательно рассматривает их после того, как заметил полицейскую форму, пытаясь обнаружить что–то такое в выражении их лиц и в поведении, что отличает этих парней от солдат, уже давно обороняющих периметр, и делает это вполне бесцеремонно. Кордтс понял, что чувствует небольшие различия вроде неуловимых изгибов и выпуклостей в самой неизменности реального мира, и в то же самое время не уверен в том, что не домысливает ли он того, чего на самом деле не существует.
Слухи, ходившие о новоприбывших, были кошмарны. Но что может быть страшнее тех ужасов, что происходят здесь? Что может быть еще ужаснее? Однако жуткая природа слухов усиливала интерес к ним, делая по контрасту повседневную жизнь защитников города унылой и малоинтересной. Чтобы извилистыми лабиринтами разума прийти к такому умозаключению, потребовалось немало времени, — а что касается Кордтса, то он был не склонен блуждать по тропам собственного сознания, — однако это умозаключение каким–то образом представляло собой нечто вроде новорожденного ребенка и не нуждалось в поиске доказательств. Совершенно неинтересно, совершенно неинтересно…
