Это была простая и в то же время дерзкая боевая операция, осуществленная с относительной легкостью. Шерер часто просыпался по ночам в здании ГПУ, разбуженный подобными налетами вражеской пехоты.
Когда Кордтс и полицейский прошли мимо поваленных бревен соседнего с церковью сарая, русские проскользнули туда же и прошли вглубь переулка. Они уже заметили двух немцев и нацелили на них оружие. Кордтс с унылой покорностью смотрел на дальний край простиравшейся перед ним улицы, где сужалась и сжималась домами красная линия заката. Перед ним предстала усеянная звездами бездна, повисшая над его головой и подпираемая плечами разрушенных зданий. Лицевые нервы Кордтса снова затрепетали от возбуждения, а может, от страха. Ему показалось, будто в его раненую щеку вонзили нож. Всю правую половину лица резко стянуло болью, и правый глаз на мгновение как будто ослеп. Он подумал, что нужно на несколько минут нырнуть обратно в дом, где греются эти свиньи–полицейские, немного прийти в себя и лишь потом двинуться в обратный путь.
Боль заставила Кордтса на несколько шагов изменить курс. Он наверняка забрел бы в переулок, если бы не куча камней, возникшая перед ним. Он ни на что не смотрел, поскольку физически был на это не способен, однако спрятавшиеся примерно в метре от него русские были не уверены в этом, заметив, что странный немец непонятным образом помахивал факелом. Горящая головешка высветила несколько лиц и оружейных стволов, однако Кордтс, глядя перед собой, не видел ничего, на короткое время потеряв зрение. Из щелей и дыр здания на другой стороне переулка пробивался свет.
Русские были вооружены ножами и могли в любую секунду убить простофилю–немца и второго солдата, находившегося примерно в метре позади него. Когда они открыли бы огонь, чтобы обнаружить свое присутствие в центре города, то уничтожили бы больше врагов, чем эти два бестолковых фрица. Однако они проявили выдержку, даже когда огнем факела осветили то место, где они прятались, сжимая в руках ножи, и застыли в полной неподвижности за грудой битого камня. Чтобы пробраться в эту часть города, им пришлось пройти так же близко от других немецких караульных и других немцев, бродивших в одиночку по разрушенным улицам под бескрайним куполом стылого ночного неба. Русские солдаты совершали подобные вылазки и раньше, выведав лучшие маршруты проникновения внутрь периметра, шныряя по улицам Холма и убивая немцев. Однако эта вылазка в город имела другую цель, являясь частью крупномасштабного плана, который имел самые серьезные намерения.
Неожиданно Кордтсу стало лучше, как будто незримая рука щелкнула выключателем на той стороне его лица. Боже мой, подумал он, ощущая, как на глаза ему наворачиваются слезы. Боль в щеке прекратилась, осталось лишь привычное ощущение холода. Значит, пора возвращаться. Поскольку он придет с пустыми руками, то начальство останется недовольно, впрочем, плевать на это. Кордтс почувствовал, как у него жутко замерзли конечности, даже сильнее, чем лицо. От холода лицо порой немело настолько, что он не мог сдвинуться с места. К черту холод!
Он посмотрел вперед и увидел двух полицейских, гревшихся возле разведенного в бочке огня. Третий караульный стоял рядом с Кордтсом у входа в переулок и с любопытством смотрел на него.
— Все в порядке, еврейский парень, — произнес Кордтс. — Желаю удачи!
— Да пошел ты к черту, — ответил полицейский. — Я не убил ни одного человека. Да и вообще, какое тебе до этого дело?
— Конечно, конечно. Но ты не расстраивайся, — сказал Кордтс. — Здесь приходится рассчитывать на окружающих. Одному здесь не выжить. Даже в моем взводе есть люди, которых я видеть больше не могу, но приходится смириться с их присутствием. Такая уж тут жизнь.
— Я понял. Мы справимся. Ступай.
— Ладно. Пока! — ответил Кордтс. Он знал, что если дальше пойдет с факелом, то на открытом пространстве русские подстрелят его раньше, чем он успеет добраться до своих. Поэтому он бросил головешку обратно в костер.
Полицейские проводили его внимательными взглядами. Тот, который ходил с ним в церковь, произнес:
— Похоже, что ты очень странный парень. Ты как будто знаешь все и в то же время ничего не знаешь. Приходи к нам, если захочешь.
— Обязательно, — ответил Кордтс.
Боль, недавно пронзавшая лицо, оставила в его голове странную невесомость и опустошенность, которая охватила едва ли не все его тело. Ему казалось, будто легким порывом ветра его может оторвать от земли и унести вверх, к звездам. Опять–таки это лучше, чем топать собственными ногами, подумал Кордтс.
— Видишь вон то, Эмиль? — спросил полицейский, стоявший возле бочки у своего соседа. — Там, где ты недавно стоял?
— Вижу.
Караульный имел в виду слабый парок у входа в переулок, невидимый в темноте, но ставший различимым в узких полосках света, вырывавшихся из щелей разрушенного дома. Это могло быть дыхание людей, собравшихся в нем, или дым от разведенного внутри костра. Сначала полицейские подумали именно так. На таком холоде трудно думать одновременно о чем–то еще. Оказалось, что они ошибались.
Кордтс даже не успел понять, что происходит, почувствовав лишь, как что–то покалывает кожу на голове.
На окраине города началась стрельба, причем в тех местах, где катастрофически не хватало людей и где Шерер успел побывать днем. Прежде чем русские снова устремились на участок Пауперса, на котором находились Кордтс и большинство защитников города, вспышки трассирующих пуль вспарывали ночную темноту, ассоциируясь с внезапным приступом мигрени. Наступление началось примерно в километре от того места, где он находился, возле церкви, разрушенного дома, где собрались полицейские, и соседнего переулка. Другие русские солдаты, просочившиеся в город, находились сзади, ближе к окраине, и зашли в тыл защитникам расположенных там аванпостов, стреляя им в спину. Это был сигнал для атаки вражеских войск численностью до полка, поддержанного броневой мощью шести танков «Т–34».
Между тем отряд русских солдат, нырнувший в переулок и находившийся в 5–6 метрах от дома, где грелись полицейские, выжидал последние секунды перед атакой.
На относительно небольшом расстоянии от них адъютант генерала Шерера сжимал в руке трубку полевого телефона, разговаривая с гауптманом, под началом которого были эти три десятка полицейских. На проводе был полковник Мабриус. Полицейские прибыли в Холм всего несколько дней назад, но уже успели получить подробные наставления относительно того, чего ожидают от них защитники гарнизона. От них ждали того же самого, что и от прочих солдат, державших оборону города и временно бывших в резерве, еще не переброшенных на периметр. Разговор с Мабриусом оказался недолгим. Полицейские начали натягивать на себя одежду и собирать оружие. Несмотря на звуки стрельбы, все услышали гул сигнального колокола, раздававшегося во всем городе. В него ударили с опозданием, но набат был все равно услышан. Он донесся до каждого разрушенного дома и каждого подвала, в котором прятались солдаты, и даже до дальних окраин Холма.
Внимание полицейского по имени Эмиль и обоих его товарищей отвлекли звуки перестрелки. Стреляли достаточно далеко, и какой–то присущий полицейским инстинкт — или обретенный опыт пехотинца, если у него и появился таковой, — заставил его, спутника Кордтса, коим он стал в течение последних минут, броситься в переулок, в котором… Как им показалось… Впрочем, наверно, там ничего не было. Одной половиной сознания он уже приготовился следовать за гауптманом и остальными своими товарищами. В то же мгновение гауптман и его подчиненные высыпали на улицу. В других местах появлялись все новые кучки солдат, выбиравшихся из развалин. Именно этого и ждали затаившиеся в засаде в этом и прочих переулках русские.
