Днем Воронцов отобрал десятерых бойцов и приказал им выносить тела убитых во время ночной вылазки. Бойцы сколотили из жердей трое носилок, взяли у артиллеристов большие саперные лопаты и принялись копать яму.
Воронцов сам выбрал место. На березовой опушке, на краю небольшого лесного поля, уходящего в тыл. На просторной луговине, где гуляет ветер и гнет до земли волны лугового ковыля и овсяницы. До того, как они принесли сюда первых убитых, здесь пахло медом, как пахнет всегда июльское разнотравье.
— Вот тут пусть и лежат. Хорошее место, — сказал Воронцов. Он посмотрел на помкомвзвода Численко, взял у него из рук лопату и разметил прямоугольник. — Давайте, ребята. Вот для них — последняя трассировка. Времени у нас один час. Надо успеть.
Тела убитых складывали на земле возле березы, в теньке. Их уже начинало разносить. И тяжелый смрад потянуло ветерком в поле.
— Быстрее надо, товарищ лейтенант. — Численко разделся до пояса, выкидывал рыхлый песчаный грунт на край ямы. — Вон, мухота уже в ноздри полезла.
Вместе с последними носилками пришли четверо человек. Воронцов знал их — полковая похоронная команда. Вел их пожилой сержант. Увидев лейтенанта, сержант козырнул и сказал равнодушным тоном:
— Мы бы и сами справились, товарищ лейтенант.
— Ничего, сержант. Это наши товарищи. Можете быть свободны. Схему географического расположения могилы тоже составлю и передам по команде. — Воронцов махнул рукой и снова принялся за лопату.
Сержант равнодушно посмотрел по сторонам, но уходить не собирался. Трое бойцов тоже выжидающе стояли поодаль, курили, опершись на лопаты.
— Мне надо бумагу составить. По форме два-БП и другую, по форме девять-БП. — Сержант продолжал смотреть в поле скучающим взглядом.
— Я же сказал, список безвозвратных потерь уже составлен. А привязку сделаю как положено. Начальству можешь доложиться, что взвод своих хоронит сам.
Но сержант как вкопанный продолжал стоять перед Воронцовым:
— Приказано одежду с убитых снять. Для повторного использования. Обувь тоже… — Сержант кивнул на тела, сложенные под березой.
— Кем? Где приказ?
Воронцов понимал, что приказ о том, чтобы с убитых снимать одежду и обувь, которую еще можно использовать для экипировки тех же штрафников, мог существовать. Его запросто мог отдать начальник команды погребения полка. Или кто-нибудь из интендантов высокого ранга. Но письменного приказа у сержанта наверняка нет. Это ж кем надо быть, чтобы перенести такое на бумагу… Какими словами писать и как его озаглавить?
— У меня — приказ, — упорствовал сержант.
— А чего ж ты его вовремя не выполнил? Ночью надо было убитых таскать. А вы сейчас, на готовое… — Сержант Численко вылез из ямы, отряхнул гимнастерку и натянул ее на потное тело.
— Я с лейтенантом разговариваю, — с тем же равнодушием произнес сержант, не глядя на Численко. Надо отдать должное его выдержке, держался он уверенно.
— Ты, сержант, иди-ка отсюда. Подобру-поздорову. — Воронцов поправил под ремнем гимнастерку. — Иди, иди. Забирай своих орлов. Личные вещи мы тоже сами вышлем родным. А сейчас мы должны товарищей похоронить. Обирать мертвых, погибших за Родину, я не позволю. — И Воронцов передвинул тяжелую потертую кобуру ТТ вперед.
Сержант усмехнулся и, прежде чем уйти, сказал на прощание:
— Ты, лейтенант, в бою, может, и царь и бог, но видишь, чем кончается… — И кивнул под березу.
И тут чуть не вспыхнула драка. Штрафники обступили похоронную команду. Оскалились, ожидая последней команды, которая бы сорвала последние тормоза. А там пусть хоть под расстрел. Но лейтенант сказал:
— Отставить. Не будем портить поминный час. Он и так короток.
И похоронную команду отпустили.
Убитых сложили в один ряд, плотно подсунули друг к другу. И начали закапывать. Только когда насыпали холмик, заговорили и впервые посмотрели друг другу в глаза. На могиле поставили заготовленную заранее пирамидку, вытесанную из досок. Прибили звездочку, из консервной банки. Стали кружком. Достали фляжки, кружки.
— Товарищ лейтенант, скажите что-нибудь, — попросил сержант Численко.
Воронцов поднял свою кружку:
— Мы хороним наших товарищей. Пусть земля им будет пухом. Они исполнили приказ. Не дрогнули. И если на ком что и было, то честно смыли это своей кровью. — И он обвел всех взглядом. — Если нам суждено погибнуть в бою, то пусть нас похоронят наши товарищи.
— Вот молодец, лейтенант, и мертвых помянул добрым словом, и живых уважил.
— Да, последнее утешение. Оно тоже должно быть. Что похоронят свои, а не будешь валяться где-нибудь…
— Ну да, и не эти вот… обдирать тебя будут перед тем, как в ямку свалить.
Когда возвращались в роту, подошел помкомвзвода.
— Лейтенант, я давно тебе хотел сказать…
Воронцов оглянулся на старшего сержанта. Тот шел следом, очищал палочкой лопату от налипшей земли.
— Зачем ты с нами в цепи ходишь? Ни к чему это. Ребята тебя уважают. Но всем не угодишь… С последним пополнением уголовников прислали. Что это за народ, ты сам знаешь. Я их предупредил. Веня-Долото ими заправляет. Но за всеми не усмотришь. Да и по уставу ты должен двигаться позади взвода.
— Устав я знаю. И вас тоже. Что касается «синих», то ты, Иван, присмотри за ними. Главное, чтобы они к немцам не ушли. Смерть их дружков плохо подействовала на остальных. Унылые ходят.
— Когда ребята убитых носили, от Вени человек прибежал, «шестерка» его. Знаешь, зачем? Ботинки со своих хотели снять. Чтобы толкнуть за пачку трофейных сигарет или карман сухарей. Я этих мазуриков знаю. До войны на стройке работал. Они по нашим законам жить не будут. У них законы свои. И в бой этих подонков придется штыками гнать. Вот тогда-то перед ними лучше не маячить.
— С такими глазами, как у Долотенкова, за Родину не воюют.
Когда они разговаривали с глазу на глаз, Численко обращался к Воронцову на «ты». Так было легче и тому и другому.
Воронцов никогда не расспрашивал вновь прибывших, за что они угодили в «шуру». Да и сами штрафники в беседах никогда не заговаривали на тему, которая так ломанула их судьбы. Но Воронцову надо было знать, с кем он пойдет в бой, кому должен доверять, кого назначает на должности младших командиров. Поэтому когда случались спокойные дни, он листал личные дела осужденных к искуплению вины перед Родиной кровью. Кровью или различными сроками в штрафной роте, от одного месяца до трех. Когда в бою под Жиздрой убило сержанта Гаранина и срочно потребовалось назначить человека на его место, Воронцов перелистал дела только что прибывшего пополнения и вызвал штрафника Численко.
Старший сержант угодил под трибунал за оставление позиции без приказа, формально — за трусость. Оставшись после ранения командира взвода исполняющим его обязанности, Численко самовольно покинул позицию, отвел личный состав во вторую линию траншей и тем самым открыл противнику фланги. Соседи были почти полностью уничтожены и пленены.
