– Но фюрер обещал вам дать новое оружие, которое сокрушит большевиков, – сказала она.
– Чудо-оружие… Мама, все это блеф Министерства пропаганды. Неужели ты еще не понимаешь?
– Говорят, где-то в горах в Южной Баварии работают заводы, где лучшие ученые…
– Мама, перестань. Эти слухи распространяются из тех же партийных кабинетов.
– Но за что вы тогда воюете на фронте?! – вдруг воскликнула фрау Бальк, уронив чайную ложку.
Шура вздрогнула, замерла.
– Мы воюем за то, чтобы выжить. И чтобы сюда не пришли ни французы, ни англичане, ни американцы, ни, тем более, русские. И там, под Смоленском, мы давно поняли, что наше солдатское товарищество – самое лучшее и надежное оружие для достижения этой победы.
– Но мы все-таки победим, Арним?
Сын посмотрел на мать, потом на портрет отца, и ничего не ответил.
– Сынок, Арним, раньше, провожая на фронт, я желала тебе победы. Что тебе пожелать теперь? Чтобы ты снова вернулся живым.
– Пожелай мне и моим товарищам выжить. Поверь, мама, это для нас самое главное. После сдачи Орла и Белгорода мы уже не можем наступать. У нас нет ни достаточного количества танков, ни самолетов, ни солдат. Если союзники высадятся в Северной Франции, то в России мы не удержимся.
Они молча допили чай. Фрау Бальк сказала:
– Арним, постарайся об этом больше не говорить нигде.
– Хорошо, мама. Я все понимаю.
После вечернего чая с бутербродами фрау Бальк вдруг спохватилась:
– Шура, я забыла убрать свой велосипед! Надеюсь, он цел.
– Да, фрау Бальк, когда мы вернулись, он стоял там же, где вы его оставили.
– Хорошо. Поставь его в сарай.
– Слушаюсь, фрау Бальк. – И Шура сделала легкий полупоклон, как привыкла это делать всегда, когда хозяйка отдавала ей какое-либо распоряжение.
– Шура, как ты думаешь, – вдруг спросила фрау Бальк, – они сегодня прилетят снова?
– Возможно, нет. Сегодня плохая погода.
– Гальс сказал, что для тяжелых бомбардировщиков это не помеха. Теперь они бомбят по ночам. Ты видела ту неразорвавшуюся бомбу, которую увезли солдаты? В ней не меньше пятисот килограммов. Ее сбросили с тяжелого бомбардировщика. – Фрау Бальк напряженно смотрела на фотографию мужа. – Нас не может защитить даже Арним со своими товарищами. Шура, ложись сегодня здесь, в гостиной, на диване. И не раздевайся. Они могут прилететь в любую минуту.
– Хорошо, фрау Бальк. Может, они сегодня и не прилетят.
– Я видела, как ты убрала наш участок. Ты молодец.
– Герр полицейский, который иногда бывает здесь, прислал двоих рабочих. Основную работу выполнили они. Одна я не справилась бы с этим деревом.
– Да, получилось очень много дров. – И вдруг вздохнула и снова посмотрела на портрет мужа: – Бомба угодила прямо в убежище. Погибли почти все, кто там был. Семья доктора Шумахера, Эрлеры вместе с детьми и стариками, Фриц Кастнер. Он был прекрасный пианист, работал в театре. Баденвейлер больше не услышит его игры.
– Фрау Бальк, а что в деревне? – наконец осмелилась Шура. Она волновалась за Ганьку и девушек.
– Там не упало ни одной бомбы.
Шура с облегчением вздохнула.
– Там все живы и здоровы, – повторила фрау Бальк и неожиданно спросила: – Шура, а у вас, то есть я хотела сказать у Красной Армии, тоже есть такие самолеты, которые могут бросать пятисоткилограммовые бомбы?
Шура кивнула.
– Это ужасно. Значит, это правда, что Пруссию и города по Одеру они уже бомбят.
Сердце у Шуры забилось: значит, наши уже совсем близко!
Уже стемнело, когда она вышла во дворик, отыскала возле калитки велосипед фрау Бальк и повела его к сараю. Никелированный руль велосипеда и узкое кожаное сиденье покрыла холодная роса. Шура сняла тяжелую накладку с пробоя. Она тоже была мокрой и холодной. Когда она поставила велосипед к опорной стойке, прислушалась и сказала тихо:
– Это я, Шура.
В дальнем углу послышался шорох, а потом голос Ивана:
– Хозяйка приехала?
– Да. Мы до вечера работали на разборке завалов. Рабочие, в том числе и французы, тоже все были там. Они восстанавливают те мастерские и цеха, которые не пострадали так сильно.
– Значит, на ребят надежды мало?
– Я постараюсь разыскать Армана сама.
– Он не поверит тебе. Что ты ему скажешь?
– Не знаю. Ты должен знать, что ему сказать, чтобы он поверил.
Иван молча стоял в темноте. Она слышала его дыхание. Теперь, когда она не видела его, в том числе и того, что ростом он ниже Курсанта, ей казалось, что с нею разговаривает именно он.
– Он совсем не разговаривает по-русски, – вздохнул Иван.
– А как же вы понимали друг друга?
– Иногда нам переводили его друзья. С ним работает бельгиец или поляк. А когда не было никого, он говорил по-немецки. Немецкий я немного знаю.
– Я тоже.
– Скажи ему: «Сражающаяся Франция» и укажи пальцем на его берет. Он его носит наизнанку. А потом назовешь мое имя и расскажешь, где я нахожусь. Решение примет он сам.
– А если он не поверит?
– Значит, не придет. Тогда придется идти в горы одному, без проводника. Но для этого нужно выбраться из города.
– Ты сказал, что я должна указать на его берет и что он носит его наизнанку. Почему?
– Берет – часть формы батальона, к которому он принадлежал до того, как попал в плен. А наизнанку он его носит потому, что на лицевой стороне – нашивка, лотарингский крест. Это что-то вроде нашей звезды.
Утром фрау Бальк, просматривая газеты, нашла листовку.
– Шура, – сказала она, – ты это читала?
– Да, – призналась Шура.
– Это было в почтовом ящике?
– Да.
– Как ты думаешь, каким образом это попало в наш почтовый ящик?
– Не знаю, фрау Бальк. Этот листок лежал внизу, под газетой, когда я забирала почту.
– Когда сюда приходил герр Шлейхер, он не видел этого листка?
– Нет, фрау Бальк, герр полицейский не просматривал вашу почту. Листок лежал между газет. Его никто не трогал.
На какое-то мгновение лицо хозяйки приняло то выражение надменности и высокомерия, какое она увидела в тот день, когда впервые увидела ее.
– Что ты думаешь по поводу прочитанного?
Шура молчала.
– Ты ведь сказала, что прочитала то, что здесь написано?
– Да, прочитала.
– И поняла смысл прочитанного. Так ведь?
