– Это тот самый, которому я вправляла вывих плеча, – сказала она.
– Который дал тебе кличку?
– Ну да, – улыбнулась она и вдруг спросила: – А ты правда рад, что я жива?
– Конечно, рад. Зачем об этом спрашивать?
– Мне – надо.
Она достала из санитарной сумки «вальтер» и протянула ему:
– Посмотри, я правильно поставила на предохранитель?
– Правильно. – И он вернул нагретый ее телом пистолет. Воронцов знал, чей это трофей и кто подарил его санинструктору Веретеницыной.
– Как я в него не выстрелила? Я же помню, что жала на курок. Может, рука замерзла?
– У него очень легкий спуск. Ты об этом немце никому не рассказывай. Поняла?
– Поняла. А кто он такой? Откуда вы его привели?
– Из лесу.
Веретеницына посмотрела на него так, как минуту назад, и сказала:
– Ладно. Я все поняла.
Солдаты тем временем делали волокуши, чтобы забрать сразу всех.
Часовой, стоявший вверху, за огромной елью, подал сигнал. Сразу все рассыпались среди деревьев. Защелкали затворы. Наступила тишина.
– Стой! Кто идет? – послышался окрик часового.
– Седьмая рота! – отозвался лес.
Так по следу группы Воронцова на овраг вышло боевое охранение Седьмой роты. Пятеро бойцов с сержантом во главе.
Время от времени Веретеницына осматривала раненых. Поднимала одеяла, ощупывала повязки, разговаривала с теми, кто был в сознании и не спал. Особенно беспокоил ее раненый артиллерист, тот самый лейтенант, которого она притащила на санях из сторожки.
– Кто это? – спросил ее Воронцов, видя, как заботливо она около него вьется.
– Не знаю. Артиллерист. Из батареи «сорокапяток». На брата моего сильно похож. И ростом такой же. – Она погладила лоб и щеки лейтенанта. Тот спал.
– Странная ты, Веретеницына.
– Чем же я странная? – И она напряглась, выпрямив спину.
– Да я и сам не знаю. В тыл тебе надо. – И вдруг осмелел и в упор посмотрел ей в глаза. – Да замуж. Да детей рожать.
Она улыбнулась так, будто давно ждала этих слов от него. И сказала тихо, чтобы услышал только он:
– Надо.
И заныло сердце Воронцова. Посмотрел он в густеющие сумерки оврага, а там, в темных ольхах, среди сиреневых разводов снега, стоит Зинаида. Он закрыл глаза, вновь открыл – там уже никого не было. Он посмотрел на часы:
– Все, Веретеницына, мы уходим. Если все пройдет хорошо, вернемся сюда. А если что не так, вас поведет Радченко. Никого из раненых не бросать.
– Не для того их сюда перетаскивала.
Через несколько минут они ушли. Численко, Темников, Дикуленок, Зиянбаев и еще двое из Седьмой роты. Воронцов всем приказал взять автоматы, зарядить полные диски. Гранат набрали всего четыре. Две оставили сержанту Радченко. На всякий случай.
Они сделали порядочный крюк и зашли к сторожке с восточной стороны. Еще издали увидели дымок над крышей. Он хорошо виднелся на черном фоне елей и сосен. Возле крыльца стояла лошадь, запряженная в розвальни с кошевой. Всмотревшись, Воронцов признал свою Кубанку. Неужто вернулся кто-то из санитаров? Но как он мог пробиться через немецкие посты? В стороне от деревни по-прежнему гремело и вспыхивало. Там шел бой.
Когда подошли ближе, увидели часового. Немец. Он ходил по кругу, обходя сторожку вокруг. Курил. Доносился запах эрзац-табака, который, так же как и махорочный дым, ни с чем не спутаешь.
– Кто пойдет? – И Воронцов вытащил из-за голенища немецкий офицерский кортик.
Этот кортик подарил ему Иванок во время последней их встречи.
Из темноты вышли двое. Воронцов оглянулся и протянул кортик Зиянбаеву:
– Мансур, только чтобы тихо.
– Понял, командир.
Часовой сделал круг, вернулся и снова скрылся за углом сторожки. Следом за ним скользнула тень бронебойщика. Через минуту тот вышел из-за угла и махнул рукой.
Они оцепили сторожку. Воронцов подошел к Кубанке. Лошадь вскинула уздечку, потянулась к нему и сдержанно заржала, будто понимая эту непростую минуту. Он погладил ее. Подошел Численко, шепнул:
– Пора.
Единственное окно сторожки оказалось занавешенным изнутри. У окна Воронцов оставил двоих. Остальные оцепили крыльцо. Воронцов толкнул рукой дверь. Она подалась. Тихо, без скрипа отворилась в глубину жарко натопленного помещения, освещенного тусклой карбидной лампой. Следом за Воронцовым шли Численко и Темников. Втроем они ввалились в сторожку и закричали, ощетинившись автоматами:
– Hande hoch!
Посредине сторожки за столом сидели четверо немцев в черных комбинезонах с нашивками танковых войск. Пятый тут же вскочил с полатей и кинулся к автомату. Короткая очередь Численко споткнула его, не успел он сделать и двух шагов.
И тут Воронцов услышал тихие всхлипы. Плакала женщина. Постепенно ее всхлипы начали перерастать в рыдания.
– Вот поганцы, – сказал Темников и, оглянувшись на Воронцова, переступил с ноги на ногу.
– В расход их всех, Сашка! – закричал вдруг Численко. – Давай сразу их тут и положим!
– Егорыч, возьми одеяло, прикрой ее. – Воронцов ногой прикрыл дверь.
Темников подошел к полатям, срезал веревки, которыми были привязаны кисти рук женщины, накинул на нее одеяло и начал искать ее одежду.
– Товарищ старший лейтенант, во что ж мы ее оденем? Не вижу я ее одежды.
– Где ее одежда? – спросил Воронцов и ткнул стволом автомата унтер-фельдфебеля. – Ну, живо!
Немец был пьян. Недопитый ром стоял в бутылках напротив каждого из них. Видно, пили прямо из горлышка.
Немец вскинул голову. Он не хотел повиноваться. Воронцов это сразу почувствовал. Упругая злая волна подхватила, он вскинул автомат и прикладом ударил унтер-фельдфебеля в лицо. Податливо хрустнуло, как будто лопнул перезрелая тыква. Немец упал навзничь, отброшенный ударом в угол сторожки.
Следующим он выбрал молодого белокурого танкиста с Железным крестом на груди. Он задал ему тот же вопрос. Немец некоторое время оцепенело смотрел на него, потом тихо произнес по-русски, с сильным акцентом:
– Сейчас, сейчас…
Только теперь, когда Воронцов увидел на гимнастерке в руках у белокурого знакомые узкие погоны старшего лейтенанта медицинской службы, он понял, кто лежал на полатях. Он выхватил из рук немца гимнастерку, юбку, белье, передал их Темникову и сказал:
– К стене! Всем – к стене!
Танкисты все сразу поняли. Двое тут же встали из-за стола и стали у стены. Белокурый побледнел, замотал головой:
– Герр официр, я не был с ней! Я не делал этого! Герр официр! Это против моих принципов! Я никогда не позволял себе так обращаться с женщинами! Поверьте!
