Указав Земмеру, что собираюсь поменять цель, располагаюсь поудобнее и, глядя в оптику, принимаюсь прикидывать расстояние. Да, точно — около трехсот метров. Высчитав поправку на легкий ветерок, прицеливаюсь, и замираю. С такого расстояния сложно попасть, но мне достаточно хотя бы ранить его. Плечо для этого вполне подходит, и я стреляю. Русский дергается и пропадает, пулемет смолкает. Еще одним врагом меньше. Оглядываю поле боя и понимаю, что теперь в этой свалке и беспорядочной пальбе русские едва ли станут выискивать снайперов. Это радует, нам проще работать. Но я все равно перемещаюсь немного, а Земмер как наблюдатель остается на своем месте.
Еще немного, и пехотинцы окажутся в окопах. В траншее мелькнул погон русского лейтенанта, и я стреляю, не задумываясь. Времени на выжидания у меня уже нет, не та обстановка. Я редко так поступал, но тут приходится. Попал или нет, мне не видно.
Наши подразделения приближаются. Еще чуть-чуть, и завяжется рукопашная. Но одна мысль, не дававшая все это время покоя, тревожит меня. Почему у русских тут такая слабая линия обороны? Они захватили плацдарм и не удосужились выставить достаточно грамотного боевого охранения? Они, что, потеряли все навыки, приобретенные в этой войне? Это же элементарные вещи! Что если они хотят заманить нас в ловушку?
И тут я начинаю замечать те мелочи, которые раньше упускал. Мы с Земмером шли почти напролом и повстречали только один дозор. Мин русские не наставили и о других оборонительных сооружениях не позаботились. И хотя мне сложно судить в этой перестрелке, но их снайпер, или снайперы, себя пока никак не проявляют.
Нас заманивали сюда — вот единственно верный ответ. Поэтому русские и не спали. Они ждали нас. И я это заметил лишь потому, что пробрался слишком близко к их позициям. Все эти пулеметные гнезда стоят тут только для того, чтобы наши основные силы ввязались в бой, и более того — увязли в нем. Нас провели, как детей.
— Земмер! — ору я. — Уходим отсюда!
Парень непонимающе глядит на меня.
— Отходим в сторону! Они нас сейчас накроют! Так уже было!
Земмер быстро ползет за мной. Надо срочно уходить, вот-вот вступит в дьявольскую игру советская артиллерия. Мы отходим на безопасное, как мне кажется, расстояние и укрываемся за небольшим бугорком. Траншеи иванов отсюда просматриваются плохо, но наши пехотинцы видны как на ладони.
Четко вижу, как капитан Калле подгоняет своих солдат. В бинокль можно разглядеть его напряженное лицо. Он что-то кричит, размахивая пистолетом, и указывает на русские позиции.
И тут ударяет русская артиллерия! Я вжимаюсь в землю. Иваны бьют точно и прицельно. Что там на поле боя творится, не вижу, но уши мои пронзают истошные вопли. Земля содрогается, взрывы, крики, все смешалось в дикую музыку смерти. Сколько это продолжается, не знаю — время тянется медленно. Меня трясет, словно в лихорадке. Господи, как бессмысленно гибнут люди. Я уже много дерьма повидал на этой войне, но сейчас все окружающее походит на истребление, бойню. Майор фон Хельц упрямо губит своих людей.
Когда грохот идет на убыль, я осторожно высовываю голову. То место, где мы еще недавно находились с Земмером, превратилось в изрытую снарядами грядку. Ученик с благодарностью поглядывает на меня. А на поле боя творится кошмар! Поле перепахано вдоль и поперек, усеяно телами наших солдат и страшного вида кровавыми тряпками. Все, что осталось от моих товарищей. Дикие вопли сменяются стонами раненых. Они умирают там, беспомощные жертвы чужой воли, и никто им уже не может помочь. Но это не самое ужасное. Едва стихла артиллерия, русские выскочили из своих укрытий и набросились на оставшихся в живых, закалывая их штыками. Кое-кому из пехотинцев удается укрыться в воронках, оврагах. С дикими криками «Ура!» русские несутся на жалкие остатки нашего полка, чтобы стереть их с лица земли.
Я должен им хоть чем-то помочь, спасти хоть кого-то.
— Земмер! Бей!
Ученик и сам уже сообразил, он целится в русских. Мы стреляем одновременно. Потом еще раз. Но русская пехота смешивается с солдатами вермахта. Завязалась кровавая резня. В ход идет все, что попадается под руку: штык, саперная лопатка, приклад карабина, ножи, кулаки. Солдаты так быстро перемещались, что мы рискуем попасть в своих. Но мне все же удается сделать еще один выстрел. Оставшиеся в живых пехотинцы бегут. Да, кое-кому удалось выжить под градом снарядов, но лишь для того, чтобы тут же быть нанизанным на русский штык. Наши бегут без оглядки, побросав оружие, оглушенные, раненные, доведенные до отчаяния, фактически растоптанные русской пехотой. Единственное их желание сейчас — убраться подальше от этого страшного места. Нам тоже надо уходить.
— Земмер, быстрее. Тут нам больше делать нечего.
На его вымазанном глиной лице застыла полнейшая растерянность, но он послушно кивает.
Глава 7
Возвращаемся на наши позиции. Тут царит атмосфера полного отчаяния. Вермахт в нашем лице потерпел полное поражение. Катастрофическое. Остатки полка спасло лишь то, что фон Хельц догадался установить заградительный отряд. Когда русские бросились догонять отступающих немцев в надежде закрепить успех и вырваться вперед, их встретил массированный пулеметный и минометный огонь. План иванов воспользоваться ситуацией и продвинуться вперед, провалился, и они ретировались. Но надолго ли?
Все это узнаю у Нойманна, которому чудом удалось остаться живым. Но это касается только его физического здоровья. Нойманн сидит, остекленевшими глазами глядя перед собой, вертит в руках патрон и молчит. Мне удалось раздобыть шнапса, и я вливаю в него порядочную порцию. Он не сопротивляется. И это старый вояка, побывавший не в одной ожесточенной схватке! Что же говорить о новичках, для которых первый их бой оказался таким кровавым. Хорошее боевое крещение, ничего не скажешь.
— Мне повезло, струхнул я сразу и позади пристроился, — Нойманн так и сидит, не меняя позы, и говорит, глядя себе под ноги. — Бауер послал новобранцев впереди.
Меня как по голове ударяет от этих слов! Капитан Бауер, этот учитель, глубоко переживающий смерти немецких мальчишек, бросает впереди всех роту необстрелянных, обделавшихся еще на подходе к русским траншеям юнцов?! Все это никак не увязывается с образом мыслей нашего капитана. Или он тоже сошел с ума, как фон Хельц? Они все тут умалишенные, может, что-то такое витает в воздухе на советской земле, что все рано или поздно слетают с катушек? Да как он мог так поступить?!
От этих размышлений меня отрывает Нойманн:
— Благодаря им мы выжили… Все благодаря этим мальчишкам.
— Что?!
— Если бы он вперед послал ветеранов, то тогда бы никто вообще не выжил. С «желторотиками» русские бы быстро разделались. А так видишь, я сижу тут, живехонький.
Он горько усмехается. И тут я понимаю, что Бауер совершил, и почему он принял такое нелегкое решение. Господи, я даже представить себе не могу, что творилось у него на душе, когда он гнал новобранцев под русские пули.
