— Мужики, — Немеровский откупорил следующую бутылку. — Думаю, нам нужно выпить за бескрайние просторы нашей земли, что лежат от полюса почти до Индийского океана, от Тихого океана и до Атлантического.
— Это ты загнул, Миша — рассмеялся один из милиционеров. — Откуда Атлантический океан взялся?
— Может, чуть меньше, — не стал спорить ратник.
— Но ненамного.
— Ладно, — согласился патрульный, — за нашу землю!
К тому времени, когда ложки застучали по дну казана, мужчины успели приговорить четыре бутылки, а разговоры ушли в чистую науку: считать Черное море частью Атлантического океана, или нет?
Внезапно все звуки перекрыл чистый женский голос:
Матушка родимая, дай воды напиться,
Сердце мое, ох бросает в жар.
Долго гуляла в темном я саду,
Думала на улицу век не поду!
Теперь же под вечер аж пятки горят!
Ноженьки стройные в пляску хотят!
Я пойду на улицу, к девкам я пойду,
Голосом звонким я им подпою!
Вот уж что-что, а голос был действительно звонкий. От таких лопаются хрустальные бокалы и рассыпаются люстры. Росин поднялся из-за стола, оставив остальных спорить о географических терминах, вышел на воздух.
На Неве зажглись бакены, бросая во мрак алые огоньки, на том берегу и на острове четко пропечатывались прямоугольники освещенных окон. Несколько горящих на поляне костров не могли справиться с ночной мглой, и лишь придавали окружающему миру ощущение обжитости.
Песня растекалась от костра на берегу, и мастер спустился к своим дружинникам.
Выйду на улицу — солнца нэма,
Парни молодые свели меня с ума!
Выйду на улицу, гляну на село,
Девки гуляют и мне весело!
Пела, оказывается, та самая девушка в коротком алом платье, еще днем обратившая на себя внимание мастера. Пела легко, без напряжения, сидя на чьей-то стеганке и прикрыв ноги выделенной кем-то курткой.
— Знакомьтесь, мастер, — прижав ладонью струны гитары, окликнул Росина Игорь Картышов, бывший танкист, прошедший Афганистан и Чечню, горевший и на чужбине и на родине, но тем не менее при первом же сокращении отправленный в запас. Лицо его после ожогов выглядело устрашающе, но характер оставался спокойным до флегматичности. — Племянница моя, Инга. Учится в Москве, в Гнесина, приехала отдохнуть. Хотела познакомиться с принцем, вот я ее с собой и взял.
Вокруг костра засмеялись.
— А вы что, принц? — встрепенулась Инга.
— Предположим, я князь, — сел на траву Костя. — Устраивает?
— Нет, Игорь обещал, что настоящий принц будет, без обмана.
— Ну, не знаю, — покачал головой Росин. — У славян только князья были, у ливонцев демократия, у викингов ярлы. Даже не знаю, что и предложить.
— Так шведы завтра приедут! — вспомнил один из дружинников. — У них конунг, то есть король. А где король, там и маленькие принцы плодятся.
— Это мысль, — кивнул Костя. — Вот только порубим мы их всех в капусту.
— Зачем? — удивилась певица.
— Чтобы не приезжали. Земля-то наша!
— Вас послушать, так всех туристов на столбах нужно вешать, — поморщилась Инга. — Чтобы в чужие страны не ездили.
Вокруг костра снова взорвался смех.
— Так что, Инга, — предложил Росин, — если всех принцев порубаем, на князя согласишься? У меня княжны нет…
— Много вас таких, умных, — хмыкнула девушка и отвернулась к дядюшке: — Ты «Лето» помнишь?
Игорь кивнул и ударил по струнам:
Холодные тучи по небу плывут,
На крыльях печали разлуку несут
Еще одно лето простилось со мной,
Взмахнув на прощанье косынкой цветной
Зачем это лето в снегах я ждала,
Зачем это лето рябиной цвела…
Хотя темп песни был весьма бодрым и веселым, Росин почувствовал, как у него слипаются глаза. Сегодняшний день получился долгим и трудным, выпитая пополам с «тархуном» водка оказалась последним штрихом, уже неподъемной для организма тяжестью.
— Как хочешь, — с деланной обидой поднялся на ноги мастер, ушел в свою палатку и, не обращая внимания на продолжающийся за столом спор, рухнул на незастеленную раскладушку.
Глава 2. Кельмимаа
Шея болела так, словно ему свернули голову, и в первый миг Леша подумал, что он умер, и его бездыханное тело лежит на сырой земле. Правда, уже в следующее мгновение он осознал полную несуразность этой мысли: если он умер, то кто ее думает? Именно поэтому младший сержант Алексей Рубкин, сотрудник кировского РУВД, оперся руками о влажную от росы траву, оторвал голову от корня и осторожно выпрямился. Вывернутую из-за неудобной опоры голову удалось благополучно вернуть в обычное положение, милиционер попытался оглядеться, и сознание захлестнуло новым испугом: ослеп! Все вокруг словно задернула матово-белая пелена, сквозь которую не удавалось разглядеть ничего дальше трех-четырех метров. Младший сержант далеко не сразу осознал, что туман вокруг самый настоящий, природный, сочный и густой; свидетельствующей о наступлении теплого солнечного дня. За прошедшие секунды Рубкин раз пять успел дать себе слово насухо завязать с выпивкой, если с глазами все обойдется и на этот раз. Такое обещание он давал себе довольно часто — но выполнить его все как-то не удавалось.
На земле всхрапнули — это Никита Хомяк наслаждался объятиями Морфея, подложив под голову туго свернутый тулуп, и накрывшись куском потертого брезента. При взгляде на собутыльника немедленно прорезалась острая головная боль, и Леша стал пробираться к реке, чтобы засунуть башку в прохладные воды.
Сориентироваться в тумане оказалось не так-то просто. Вскоре патрульный обнаружил, что идет вдоль берега — сперва он наткнулся на загородку рыцарского поля для поединков, а чуть дальше — на спящего на надувном матрасе под шерстяным пледом ливонца. Рядом с ландскнехтом лежали короткий широкий меч и бутылка «Тархуна». Милиционер подобрал и то, и другое, откупорил бутылку и выпил ее в несколько глотков. На душе стало немного легче — Леша воткнул меч в землю рядом с головой безмятежно спящего воина и двинулся дальше, приняв значительно левее.
Однако вскоре со стороны стоящего на взгорке поселка ему померещились странные звуки: какие-то стуки, испуганные и торжествующие выкрики, трудно различимые из-за расстояния. И вряд ли в пять часов утра это были звуки от строительных работ. После короткого колебания Рыбкин быстрым шагом направился на звук. Но когда он миновал индейские вигвамы и стал продираться сквозь неожиданно густые заросли кустарника, впереди раздался самый настоящий жалобный бабий вой — и патрульный рванулся вперед. Несколько десятков шагов — он пробежал мимо плетня и низкого сарайчика, на углах которого плясали языки пламени и увидел четверых одетых в доспехи бородатых мужчин. Они разложили прямо на низкой стоптанной траве жалобно скулящую обнаженную девушку. Двое держали ее за руки — точнее, просто наступили на руки около запястий, один деловито насиловал, а еще один молча наблюдал за этим зрелищем.
