Один стол, один писец и книги — больше ни на что не оставалось места в этой маленькой каморке. Зато из восьми окон, затянутых тщательно выскобленным бычьим мочевым пузырем текло достаточно света, чтобы монах мог почти весь год обходиться без свечей.
Иеромонах Инокентий, пытаясь отдышаться, взглянул на страницы открытой перед ним книги:
«Дошли до нас вести, что царь Иван Васильевич взял с собой в поход на Казань Донскую икону Богоматери из Успенского собора в Коломне, и благодаря силе ее чудотворной пала твердыня басурманская. А икону Государь с полными почестями вернул в Москву и поместил в Благовещенский собор.
Дошли до нас вести, что в Холмогорах был пойман купец именем Данилов, замысливший двугривенные пищали числом восемь в Германию отвезть и там продать. Оного Данилова высекли его площади кнутьем и посадили в темницу, а после Троицына дня сожгли.
Дошли до нас вести, что выгорело августа шестого во Пскове Полонище, начиная от Взвоза до Нового Торгу и до Свиных ворот с 12 церквами, и остался цел только Златоустовский Медведев монастырь.
Дошли до нас вести, что заключен новгородцами торговый договор на семнадцать лет с ливонцами. При подписании оного были трое псковских старост, Богдан Ковырин, Назар Глазатой, Андрей Акиндинов. Ливонцам не дозволено держать корчмы на Псковской земле, а псковичам не дозволено установлять цены товарам у ливонских купцов, и ливонцам у псковских колупать воск, кроме разве немного на опыт, и псковичей выше десяти рублей в ливонских городах не судить, но давать на поруки и относиться к государевым наместникам, а церкви русские и домы в ливонских городах везде беречь.
Дошли до нас вести, что была в Северной пустоши чрезвычайная засуха целые два месяца, июль и август. Ключи и болота иссохли, и леса горели, солнце казалось багровым, от смрада задыхались и птицы, и люди.
Дошли до нас вести, что высадились на реке Неве свены, числом более двух сотен, сожгли одну деревню, а иную пограбили, после чего обратно ушли. Государев человек Семен Зализа из оных двух чародеев поймал, кои были расспрошены в Копорье с пристрастием. Один из языков при этом помер, а другой отправлен в Москву в Разбойный приказ.
Дошли до нас вести, что в Снетогорском монастыре освящена каменная церковь во имя Св. Николая с папертью, а в городе Опочке построены две церкви во имя Преподобного Сергия и Святыя Параскевы.
Дошли до нас вести, что с октября сего года до осени следующего был во Пскове великий мор железою, от которого в одних кладбищах погребено счетом 25000 человек, кроме без счету беспрестанно погребаемых по буям. Новгородцы из осторожности выгнали от себя псковских купцов и запретили им приезд под страхом сожжения и самого купца, и его товаров. Но язва перешла и туда.
Дошли до нас вести, что вылит для соборной Троицкой церкви колокол, именуемый Красный, а другой колокол на место именовавшегося Корсунским и в Москву свезенного прислан от великого князя».
Да, прошедший год оказался долгим и трудным для земель Водьской пятины. Но, волею Божией, вчера закончился и он, год семь тысяч шестидесятый от сотворения мира. Настало первое сентября семь тысяч шестьдесят первого года.
Монах перелистнул страницу, поднял со стола изжеванное гусиное перо, дотянулся остро заточенным кончиком до костяной чернильницы, макнул его в собственноручно изготовленные из тертых дубовых орешков чернила и старательно вывел дату нового дня, а затем изложил принесенные из грешного мира новости:
«Проехал поутру от Шведского короля мимо монастыря в Москву посланником Павел Юст, Абовский епископ, для переговоров о продолжении мира.
Дошли до нас вести, что Литва подступила под Полотск, а русские к литовскому городку Озерищу, и были потом многие взаимные разорения.
Дошли до нас вести, что царь Иван Васильевич, подозревая дерптских немцев в измене, повелел всех оттуда вывести и разослал во Владимир, Углич, Кострому и Нижегород».
* * *
Опричнику не спалось. Хотя гостеприимный боярин Иванов и накормил его хлебосольно, и спать уложил на перину, однако утренняя встреча с купцом Першиным никак не шла у него из головы. Купец выполнил задание добросовестно и, заметно радуясь принесенным дурным вестям, сообщил: Кавалер Иван войско собрал со всей ливонской земли, и одних рыцарей в нем более ста будет, да каждый с собой не менее десяти ландскнехтов привесть поклялся. Выступать он собирается через три недели: к этому времени должны подойти отряды из городов Вильмы, Пайды и Риги, да три сотни немецких наемников. За правдивость известий купец ручался головой: кавалер Иван обещал торговым людям запретить Руси мимо них с Ганзой и Англией торговать, и за это старшины купеческие золото ему дали на наем иноземного воинства и прочие издержки.
Получалось, что Ливонский орден войдет на Ижорский погост двумя тысячами кованой рати. Ни Яма, ни Копорья, ни, тем более, Пскова, пусть и опустошенного мором, рыцарям такими силами не взять, но вот разорить всю Северную пустошь, ее усадьбы и деревни, торговые пристани и застигнутые на реках корабли они смогут. Грабить Ливонский орден собирается, опять грабить, да хвалиться покорением Руси и освоением новых земель. А без помощи Пскова и Новагорода опричник сможет противопоставить этой силе только немногим больше сотни исполченной поместной конницы.
Разумом Семен понимал, что единственно возможное при этом — уйти с ополченцами за стены Копорья, дать смердам упреждение спрятаться в лесах да болотах, и переждать набег, как плохую погоду — но при мысли, что придется отдать на растерзание дикарям чистые ухоженные избы, несжатые пашни, не поместившуюся в схроны рухлядь, все его существо выворачивалось наизнанку. Не должны дикари ливонские по исконным русским землям разъезжать! Не имеют они такого права!
В Москву нужно писать — единственное, что только смог он придумать. В Москву, государеву человеку Андрею Толбузину. Он к царю вхож, пусть замолвит словечко про беду порубежную. Дикарей снова усмирить всего и нужно — несколько сотен стрельцов да кованой конницы.
Что несколько сотен Москве? Никто их отъезда и не заметит…
Так, в раздумьях, и промаялся Семен до самого утра.
* * *
Из Храпши Зализа и успевший попривыкнуть к седлу Нислав отправились к Невской губе, в засеку. Взятый к порубежной службе осевший у Матрены иноземец вел себя порой странно: кланяться совершенно никому не желал, слова порой говорил странные, с упряжью и лошадьми управлялся плохо. Однако многие же его поступки Семен не мог не признать правильными. Выпросив у него вместо восьми положенных стрельцам зарядцев сразу полсотни, Нислав берендейку выбросил, а на грудь себе много продолговатых гнездышек нашил, куда эти зарядцы и вкладывал. Шомпол деревянный вдоль ствола пищали в петельки вставил, дабы не потерялся, ствол от грязи всякой тряпицей закрывал. Бердыш, что все стрельцы за спиной носят, завсегда в руке держал, коротким хватом, словно ворога боялся, али боялся топор сей потерять. Шагу без него никуда не ступал. А в общем, иноземцем Зализа был доволен — не чувствовал он в этом человеке страха, не чувствовал крамолы, и мыслей скрытных, потаенных не чувствовал.
