— Василий Северьянович, я надеюсь, что за это время… ну пока вы будете отсутствовать, ничего такого не произойдет!
— Да, конечно! Но все-таки… На всякий случай! Если что — доложишь лично ректору! Ну… эти…
— Я понял, понял!
— И еще…
— Что, Василий Северьянович?
— Да я хотел тебе сказать об одной вещи… Только… Андрей, ты должен иметь в виду: об этом не знает никто!
— Как никто?
— Никто!
— Даже ректор?
— Да.
Орлов с удивлением посмотрел на своего начальника. Выражение его лица было непонятным. Василий Северьянович выглядел чрезвычайно серьезным, демонстрируя исключительную важность момента, и в то же время в глазах его угадывалась смешинка. Он, говоря важные вещи, как будто иронизировал над самим собой и тем самым вводил собеседника в заблуждение.
Старый и мудрый человек, обладающий громадным чекистским опытом, Василий Северьянович Иващенко
[144]
знал, что любое событие или явление имеет две стороны — серьезную и не очень, важную и не совсем, главную и второстепенную. Прослужив не один десяток лет в Центральном аппарате Комитета госбезопасности, он был одним из немногих, кто уцелел в мясорубке сталинских репрессий, прокатившихся по самим органам. Собственно, Орлов не знал подробностей его службы в КГБ и лишь по отдельным моментам, о которых Василий Северьянович рассказывал как бы вскользь, догадывался, что ему довелось еще в конце тридцатых служить в следственных подразделениях НКВД, где сохраниться мог лишь человек незаурядной способности избегать конфликтов, не ввязываться в противоречивые действия, не лезть из кожи вон, чтобы угодить начальству, которое само ходило под Богом. Выжить в этих условиях, да еще продвинуться по служебной лестнице в годы войны и сразу после нее мог только человек чрезвычайно осторожный и, конечно же, везучий. Наверное, всеми этими качествами и обладал Василий Северьянович, ставший после увольнения в отставку начальником отдела в ректорате самого крупного высшего учебного заведения страны.
— Андрей, я покажу тебе одну вещь… Я тебе уже сказал: о ней не знает никто! И ты тоже должен будешь забыть о ней, как будто я тебе ничего не показывал и ничего не говорил. Понял?
— Понял! — Орлов заинтригованно смотрел на Василия Северьяновича. Ему казалось не просто странным, а даже нелепым слышать из уст начальника столь непривычные предупреждения. Ведь Орлову приходилось уже немало работать с секретными документами и материалами, и всякие предупреждения подобного рода казались ему излишними. Ведь он давал подписку о неразглашении сведений и понимал, что не имеет права нарушать эти обязательства. За время работы в отделе Орлову пока еще никто не говорил так настойчиво, что он «должен забыть» о какой-то информации, как будто это не государственная тайна, хранить которую обязан каждый гражданин, а нечто такое, что знать вообще не должен никто.
«Что же это за вещь такая, — с удивлением думал Орлов, — что даже Северьяныч меня так настойчиво предупреждает? Может, это документ какой-то… особой государственной важности?»
Василий Северьянович встал из-за стола, подошел к массивному двухкамерному сейфу, стоящему в углу кабинета, прямо рядом с дверью. Он аккуратно снял маленькую алюминиевую бирочку с пластилиновой печатью, вставил фигурный ключ в замочную скважину, повернул его, а затем так же блестящую металлическую ручку и открыл нижнюю дверцу несгораемого шкафа. Андрей рассмотрел внутри ячейки стопку каких-то бумаг, общих тетрадей и книг на верхней полке, коробку с набором различных штампов, несколько бумажных пакетов, прошитых толстой суровой ниткой, скрепленной сургучными печатями. Но что это? С удивлением Андрей увидел золотое тиснение на кожаных переплетах двух громадных книг, едва помещавшихся на полке.
Не без труда вытащив из сейфа сначала один том, а затем другой, Василий Северьянович торжествующе посмотрел на Орлова, как бы желая насладиться впечатлением, которое произвели на него книги. Но Андрей недоуменно смотрел на фолианты, совершенно не понимая, в чем заключается важность настоящего момента. Будучи историком по образованию, он понимал, что перед ним какие-то старинные книги, возможно имеющие историческую и художественную ценность. Но зачем они здесь и почему их демонстрация освещена таким ореолом таинственности и строжайшей секретности, Орлов не понимал. Не зная, как реагировать на происходящее, он вопросительно посмотрел на Василия Северьяновича. Но тот как будто не видел недоумения Андрея и продолжал стоять с видом человека, испытывающего чувство сопричастности к мировой истории.
— Вот, посмотри! Ты же историк! — проговорил Василий Северьянович с удовольствием. Он это говорил так, словно сам изготовил или написал эти два громадных тома.
Орлов приподнял крышку кожаного переплета с золотистым тиснением и увидел желтоватые листы плотной бумаги с двумя колонками вязи готических букв. Каждая строчка была похожа на четкий, с резкими краями, вытянутый узор. Оттиски черной краски образовывали слова и целые предложения, кое-где перемежались яркими красными литерами. Каждый новый абзац начинался с большой, в пол-листа, красочной буквицы, представляющей собой изящный колоритный рисунок. Тут были и живописные розовые цветы, похожие на лилии, цветущий миндаль или мышиный горох, причудливо извивающиеся стебли и листья с длинными усиками, тянущимися вдоль полей страницы. Удивительно удачно подобранные цвета, служащие фоном буквицы, придавали картинке яркость и колорит. Так, буква «Р», исполненная голубым цветом, с ярко-синими узорами, располагалась на пурпурном фоне с тонким золотистым рисунком, сияющим при свете солнечных лучей.
Орлов с недоумением посмотрел на Василия Северьяновича.
— Что это за книги? Это… это, наверное, очень старые…
— Да не просто старые, Андрей! Это — вообще первая напечатанная книга, «Библия»!
— Гутенберга? — воскликнул Андрей. — А почему она здесь?
— Эта книга считается пропавшей во время войны. О ее существовании не знает никто. Ну, почти никто.
— А как, Василий Северьянович, она попала в ваш сейф?
— Это долгая история, которая никому не известна. В сорок пятом году, когда Красная Армия уже вошла в Германию…
И тут Василий Северьянович поведал Андрею удивительную историю, в результате которой пропавший раритет оказался в его кабинете, историю, окутанную тайной и не имеющей пока продолжения.
СТАТЬЯ: «Окончив летом 1945 года, двадцатилетним лейтенантом, войну в Германии, я был прикомандирован к аппарату Уполномоченного Государственного особого комитета обороны (ГОКО) в Германии. Эта организация занималась вывозом по репарациям имущества из Германии в Советский Союз в соответствии с решениями Тегеранской и Потсдамской конференций. Вывозом книг (так называемой «трофейной литературы») руководила моя мама Маргарита Ивановна Рудомино, основатель и директор Государственной библиотеки иностранной литературы в Москве. В Германии она была с весны 1945 года в звании подполковника. В составе ее группы я и работал…
