Наконец, терпение у Елены Георгиевны, видно, кончилось и она очень резко, даже грубо, спросила:
— Для чего вы вообще пришли ко мне? Не о погоде же говорить!
— Конечно нет, Елена Георгиевна! — Иваненко смущенно посмотрел на нее. — Вы же знаете, что создан российский КГБ. Это совершенно новая организация, которая строится на новых принципах…
— Новый КГБ? — Боннэр усмехнулась. — КГБ есть КГБ. Это репрессивный орган, и он не может быть другим!
— Вы не правы, Елена Георгиевна! — Иваненко, явно раздосадованный таким выпадом хозяйки дома, попытался возразить. — Российский КГБ будет свободен от тех недостатков, которые были свойственны КГБ СССР. У нас не будет политического сыска! Мы будем работать не в интересах одной политической партии, а в интересах народа, мы…
— Верится с трудом! — не без ехидства вставила Боннэр.
— …мы собираемся наладить связи с разными политическими силами, тесно взаимодействовать с общественностью…
— Стукачей, что ль, использовать? Так это вы и раньше делали!
Иваненко замолчал, понимая, что продолжать бесполезно. Известная правозащитница не слышала его, по-своему интерпретируя его слова.
Она сидела напротив Андрея, не притронувшись к уже остывшему кофе. Лицо Боннэр, испещренное морщинами, было взволнованным. Через толстые стекла больших роговых очков на генерал-майора Иваненко и майора Орлова смотрели презрительно-жесткие глаза вдовы академика Сахарова, которая имела свои счеты с КГБ и не могла в принципе воспринять никакие разговоры о реформировании системы госбезопасности.
«Зачем? Зачем вообще мы расстилаемся тут перед этой злобной женщиной? — недоумевал Орлов. — Ну что нам дает эта встреча? Какого черта мы должны убеждать ее, что не верблюды?!»
Действительно, Орлову трудно было понять замысел Иваненко. Зная, что Боннэр к этому времени стала очень влиятельной фигурой демократического движения и даже пользовалась определенным влиянием на самого Президента Ельцина, он тем не менее не считал необходимым общение с ней. Уж очень одиозной была фигура вдовы академика в глазах сотрудников госбезопасности, воспитанных в критическом отношении к диссидентам и всяким там антисоветчикам.
Елена Георгиевна сама прервала затянувшуюся паузу:
— А у меня к вам тоже есть одно дело. Вернее, два.
Иваненко с Орловым недоуменно посмотрели на Боннэр. Ее лицо стало заметно мягче, а на губах угадывалось некоторое подобие улыбки.
— Я хочу ознакомиться со следственным делом моего отца Геворка Саркисовича Алиханова. Он был арестован НКВД и расстрелян в 1938 году. Это можно сделать?
— Я думаю, сделаем, — сказал Иваненко и повернулся к Орлову: — Андрей, запиши все. Надо будет сделать запрос в архив.
— Хорошо. Это первая просьба. — Боннэр впервые за все время встречи улыбнулась.
— А вторая? — спросил Иваненко.
— Вторая связана с Андреем Дмитриевичем. В Горьком у нас КГБ украл его рукописи и дневники. Помогите их разыскать. Я думаю, что для КГБ они уже не представляют опасности. Тем более для Российского КГБ. Правда ведь?
Виктор Валентинович кивнул, но ничего не ответил
[156]
.
Обменявшись еще несколькими малозначащими фразами, Иваненко с Орловым поспешили покинуть источающую враждебность квартиру. От всего разговора у них остался какой-то неприятный осадок, будто они в чем-то провинились перед этой пожилой женщиной, будто виноваты в том, что ее отец сгинул во время массовых репрессий, а муж подвергался преследованиям за инакомыслие.
Впрочем, расстались российские чекисты с известной диссиденткой довольно дружелюбно, пообещав созвониться в самое ближайшее время. Высокий серый дом на улице Чкалова, стоящий неподалеку от набережной Яузы, Иваненко и Орлов покинули спустя час после того, как вошли в его подъезд с массивными деревянными дверями.
Спустя несколько дней Орлов набрал номер телефона Елены Боннэр.
— Алло! — раздался незнакомый голос.
— Здравствуйте! А Елену Георгиевну можно к телефону?
— А кто ее спрашивает?
— Это Андрей Петрович из Российского КГБ.
— Отку-у-да? — На том конце слышалось явное изумление.
— Из КГБ РСФСР.
— Минуточку!
Было слышно, как положили трубку, как кто-то с кем-то тихо переговаривался. Потом трубку взяли снова.
— Я слушаю. — Орлов сразу узнал низкий голос Боннэр.
— Здравствуйте, Елена Георгиевна.
— Андрей Петрович?
— Да, это я.
— Ну и что же вы хотите мне сообщить?
— Мы нашли дело вашего отца. Можете прийти ознакомиться…
— Ох, спасибо, Андрей Петрович! Не ожидала, что вы так быстро…
Когда это можно будет сделать?
— Пожалуйста, в любое время.
— Давайте… — Елена Георгиевна задумалась, — давайте девятнадцатого, часов в одиннадцать.
— Хорошо. Я пришлю за вами машину. Договорились?
— Спасибо вам.
— До свидания.
— Всего хорошего.
Но девятнадцатого августа встреча не состоялась. Потому что в этот день в Москве было введено чрезвычайное положение.
Орлов смотрел на копию запроса в архив КГБ о деле отца Елены Георгиевны и вспоминал, вспоминал, вспоминал. О том, как она наконец, уже в сентябре, пришла первый раз в его кабинет, как разрыдалась, читая страшные строки следственных протоколов, как с волнением смотрела на вид, открывающийся из его окна на площадь Дзержинского. О том, как он показывал ей внутреннюю тюрьму НКВД, в бывших камерах которой теперь были оборудованы рабочие кабинеты, как обедали вместе с ней в общей столовой под изумленными взглядами сотрудников, как переходили из одного в другое здание по широкому, отделанному мрамором подземному переходу.
Елена Георгиевна беспрерывно пила черный кофе из скудных запасов Орлова, которые очень быстро иссякли.
— Ладно, я принесу вам банку очень хорошего бразильского кофе. Мне прислали его из Америки.
— Ну что вы, Елена Георгиевна! — пытался возразить Андрей, а сам думал: «Если бы она этого не предложила, то, наверное, разорила бы меня». Кофе действительно был дорогой, и хотя зарплата майора КГБ была относительно неплохой, роскошествовать на нее было нельзя.
Боннэр оказалась совсем не такой, какой ее представлял себе раньше Андрей. Несмотря на то, что она постоянно допускала резко-категорические суждения относительно органов госбезопасности, вела она себя достаточно миролюбиво, много рассказывала о своем отце: о том, как они жили в Ленинграде; о знакомых семьи среди видных деятелей Коминтерна, видных партийных и государственных деятелей; о том, как к ним в гости приходил нарком Ежов
[157]
; о страшных месяцах тридцать седьмого года… Казалось, что она нашла в лице Орлова внимательного слушателя, хотя постоянно повторяла, что ей не верится, что она находится в стенах КГБ.
