Повсюду было очень много пьяных. Пришли ли они сюда изрядно наклюкавшись дома или довели себя до состояния эйфории в какой-нибудь подворотне поблизости, может быть даже там, где Андрей видел двух типов, раздающих всем бутылки водки, — трудно судить. Одно было ясно: толпа была не просто наэлектризована и возбуждена, но и изрядно накачена алкоголем. А что это означает — известно: пьяному и море по колено. Азарт и кураж, подпитанные спиртным, усиливаются в сто крат; и тогда уже не остается ничего, что молю бы удержать людей от поступков, которые они никогда не совершили бы при других обстоятельствах.
Стоя в толпе, Орлов вдруг почувствовал на фоне исходящего от окружающих его людей перегара какой-то другой знакомый запах и сразу понял: бензин! Сначала он подумал, что запах идет из туннеля, где скопилась военная техника, но потом разобрался: запах бензина несло со стороны проезжей части, расположенной несколько выше. Там — кучка подростков вокруг какого-то дядьки суетливо занималась наполнением пол-литровых бутылок бензином. Взрослый наклонно держал автомобильную канистру, а мальчишки один за другим подставляли под струйку бензина свои бутылки, которые тут же закупоривали пробками, доставая их из карманов.
— Да что вы, парни! Так ничего не получится! Надо ж вот… привязать тут! — наставлял дядька. — Бросишь, а толку-то мало будет! Смотри! — Поставив канистру, он стал, как «инструктор», показывать мальчишкам, что нужно делать для того, чтобы получился «толк».
Не раздумывая ни минуты, Орлов подскочил к ним, схватил «инструктора» за плечо:
— Что Вы делаете? Этого нельзя!.. Остановитесь!
Голос его дрожал от возбуждения. Андрей, наверное, слишком долго молчал, наблюдая за разворачивающимся побоищем, и теперь его словно прорвало:
— Мужик, ты чего же! Ребят втравливаешь в это! Это же…
Он не успел договорить, как чья-то сильная рука обхватила его за горло, резко наклоняя навзничь. Андрей дернулся, но не смог вывернуться.
— Тебе чего надо? — «Инструктор» приблизился к Орлову. В лицо снова отвратительно пахнуло. «Тоже пьяный!» — промелькнуло в голове у Андрея.
— Ты тут за кого? За этих? — переходя на крик и придвигаясь к нему, завопил дядька. — Иди отсэдова! И не мешай людям! А может, ты легавый?
— Да, да! Мент! Мент он, стриженый! — прокричал кто-то из толпы.
Орлов, видя, что обстановка приобретает нешуточный оборот, попытался успокоить окружавших его людей:
— Да вы чего, ребята? Я говорю: не вздумайте бросать эти бутылки! Там же солдаты… Такие же парни, как вы! Им приказали…
— Так пусть переходят на нашу сторону! — вставил кто-то. — Нечего выполнять преступные приказы!
— Слушай, — не выдержал Орлов, — ты хоть понимаешь, что такое присяга? Он присягал на верность Родине!
— Кончай гнать волну! Ро-о-одине! — передразнил «инструктор». — Уродине! Пусть уматывают отсэдова, пока их всех, сук, не порешили! И ты проваливай! Понял?
Орлов почувствовал сначала, как ослабла, а потом совсем убралась сдавливающая шею рука. «Пронесло!» — подумал он и тут же услышал хлопки выстрелов. Казалось, что стреляют откуда-то сверху, может быть даже с крыши близлежащего дома. Потеряв к Орлову интерес, мальчишки вместе с «инструктором» стали пробираться ближе к парапету туннеля. Каждый из них зажимал в руке по бутылке с бензином. Орлов понял, что сейчас начнется заключительный акт разворачивающейся драмы.
Ночь с 20 на 21 августа 1991 года.
Москва. Крылатское
Оля долго не могла заснуть. Уже вторую ночь муж был там, где происходили главные события последних дней. Она не очень хорошо понимала, что же случилась на самом деле, но тревожные сообщения вчерашнего дня, следующие одно за другим, повергали ее все больше и больше в состояние уныния.
Вчера поздно вечером неожиданно позвонил Андрей. По его голосу Оля поняла, что происходит что-то ужасное. Еще никогда муж не говорил такими отрывистыми фразами и так беспристрастно. Обычно его слова, даже самые серьезные, облачались в какую-то шутливую или ироничную форму. Он мог сказать что-нибудь такое смешное, что Оля до его прихода могла несколько раз вдруг неожиданно заулыбаться. Не поняв причины этого, то Нина, то Сережка спрашивали:
— Мам, ты что смеешься?
— Да так, ничего, — говорила Оля. — Папа меня рассмешил!
— Как рассмешил? — не понимал шестилетний сын. — Ведь он же на работе!
— Да так рассмешил. Позвонил и рассмешил! — И она продолжала улыбаться своей открытой, немного детской улыбкой.
Но вчера, услышав в трубке знакомое: «Оля, это я», она не улыбалась, потому что сразу почувствовала необычайную серьезность в голосе мужа.
— Андрюша, что же ты молчал? — первое, что вырвалось у нее. — Ты где? Ты приедешь сегодня домой?
— Нет, Оль, никак не могу. У меня все нормально. Не волнуйся!
— Ты на работе?
— Да. Мотаться приходиться все время. Ты же знаешь, что происходит! А как вы там? У вас-то как? Как ребята?
— Ой, Андрюшка, у нас все в порядке. С Ниной ходили в магазин… Гуляли здесь по холмам… Сережка в садике. А ты… тебе там удалось пообедать? Ты хоть не голодный? Может, заедешь домой, перекусишь? Я картошечки пожарю. А?
— Нет, Оль, не могу. Завтра, наверное…
— А тут звонят, спрашивают тебя. Я говорю: на работе и когда будет, не знаю.
— Ну ладно, Оля. Все. Не беспокойся и… прошу тебя — береги себя! Я позвоню еще…
— Андрюша…
— Извини, больше не могу говорить. Я в чужом кабинете. — И, перейдя на шепот, добавил: — Оль, слышишь меня? Я тебя очень люблю!
— Андрюша!
— Все, пока!
В трубке раздались короткие гудки. Оля еще некоторое время, задумавшись, держала в руках трубку. Потом осторожно положила ее на рычаг. «Боже мой, что же там происходит?» Разговор с мужем, хотя она теперь знала, что с ним все в порядке, нисколько не успокоил ее.
Еще девятнадцатого, через некоторое время после того, как Андрей умчался на работу, узнав про ГКЧП, она услышала с улицы совершенно непривычный звук — какой-то нарастающий гул, не похожий ни на что: ни на гром, ни на шум пролетающего где-то вдалеке самолета. Это были незнакомые нарастающие звуки, в которых улавливалось какое-то скрежетание, а затем пульсирующий рев. «Трактора, что-ли, едут или экскаваторы?» — подумала Оля, но что-то внутри сжалось в комок и замерло, распространяя по телу мелкую дрожь. Скрежетание тем временем стало отчетливым, а рев все больше и больше стал походить на форсированную работу двигателей.
«Танки! — догадалась Оля. — Это танки!»
В своей жизни она всего лишь один раз была на параде на Красной площади и тогда, еще маленькой девочкой, увидела эти грозные броневые машины. Да, пожалуй, еще увиденное в фильмах про войну — вот и все, что знала Оля про танки. Но тогда, девятнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто перового года, она, как профессиональный военный эксперт, безошибочно определила: да, это — танки. И едут они в сторону центра Москвы. Она даже выглянула в окно. Несмотря на то, что с высоты тринадцатого этажа открывался широкий вид на территорию, прилегающую к Северному Крылатскому, на Филевскую пойму, Нижние Мневники, Кунцево, Филевский парк, Дорогомилово, увидеть передвижение военной техники ей не удалось. Шум доносился со стороны проспекта Маршала Гречко и Кутузовского проспекта. Конечно, она не могла и знать тогда, что это были танки Второй мотострелковой Таманской дивизии, вступающие в столицу по приказу ГКЧП, которые через несколько часов заполнят практически весь центр города.
